- Себ? Чего ты расшипелся как уж на выгуле? У тебя проблемы?

- И ты предлагаешь мне обсудить это за чашкой чая? Чая, Себ? С… - она бросает ненавидящий взгляд на вазочку на столе, - …лимонными дольками? Я всегда знала, что ты сволочь, но чтобы настолько…

Червяк в яблоке, он должен уйти, пока не сделал все еще хуже, не нанес этому маленькому раю настоящего урона, но… Гарри был слишком слаб, чтобы отказаться от единственной поддержки, друга и такой не своей семьи.

и тут же, без перехода, с обиженной мстительностью бестактно ткнул пальцем во вторую, явно более тактичную (и самую тактичную из всех присутствующих) особу.
.....
"С этими особами надо бы поэкономить горячительного - еще пригодится" - сделал себе мысленную пометку Поттер и, подумав, добавил. - "А еще бдительно следить за свои стаканом. Что б не увели."

В детстве Сизета очень любила читать в ванной. Она могла часами валятся в уже остывшей воде, увлекшись очередным произведением, лишь отбрыкиваясь от материнских наставлений, базировавшихся на всем от порчи книг до посаженного зрения и нацеленных на искоренение вредной привычки дочери. Все было тщетно.
А еще Сизета любила представлять себя рыбкой. Маленькой рыбкой с яркими (как перья попугаев!) плавниками и хвостом. Она представляла, что живет на дне океана, в доме из переплетения водорослей, и плавает меж кораллов. Впрочем, что ванна, что бассейн имели один большой недостаток – замкнутое пространство. Это создавало впечатление ловушки и слегка портило игру.
В большой гостиной примостился аквариум и, проходя мимо, Сизета иногда сочувствовала жившим там рыбам. Каково было бы им осознать, что они живут в банке, когда в мире есть океан?.. Что-то ей это напоминало.

Боль моментально пронзила, казалось, все тело. Глаза расширились, собственные зубы утопали в мягкой плоти покрасневшей от крови, надкушенной губы, но Гарри сумел не издать ни звука. Только дышать стал чаще и тяжелее.
Больно, больно, больно, больно. Гражданский ты или аврор, переживал ли ты Аваду или самой большой твоей травмой прежде был ушибленный о тумбочку мизинец левой ноги - боль всегда остается болью. Она пронзает тело насквозь, затмевает глаза чем-то красным, отрезает любые другие звуки и не проходит, кажется, целую вечность. И, черт побери, почему же настолько ощутимо хуже из-за того, что ты не можешь даже орать от этой боли?

Сегодняшний день мало чем отличался от предыдущих. Разве что ребята были немного сонными и не разделяли бодрости своего учителя, но в остальном – одно и то же. Уроки, испачканные мелом руки, стопки тетрадей. И снова совершенно не хотелось домой.

- Лекарства в больницах испытывают, а в университетах делают открытия!

А заикающаяся собака или кошка – это не совсем то, что нужно каждому человеку для борьбы с одиночеством.

Пусть говорят, что ненависть во мне проснулась раньше, чем любовь, -
Что разум чист мой, нечиста лишь кровь,
Что я презрением окрестность оглашаю,
Что страх и злость я окружающим внушаю,

Не так правы они, судьбой обласканы,
Им зависть пеленою взоры застлала,
Я, в нечистотах рожденный, семьёю проклятый,
Тебя любовью обьял, спросив: «А мог ли ты?»
Твой образ мне приходит средь раскаянья,
Твой смех мне слышится в отчаянье,
Я пьян зеленью глаз, лишь теплым словом.
Услышать я б хотел хоть раз, мне дух знакомый.
Твоих волос златистый дождь и пальцев вьюга,
В душе моей рождает дрожь: мы друг для друга.

Я помню облик твой посмертьем искореженный.
Я помню рев и боль души моей разложенной.
Я помню ненависть восставшую и сердце тихо тлевшее.
И с безысходностью месть во мне воскресшую.

Я ненавижу эту тварь с холодною косою,
Ее глаза пусты, а тропы пахнут кровью.
Она врывается в просторы мирозданья.
И отнимает все любимые создания.
Она лишь муками своими обязательна,
И противопоставлена Создателю.
И эта леди будет мучиться в огне.
Я Смерти сердце разобью, так, как она разбила мне.

Ночами шли дожди, и по утрам люди в землянках и палатках просыпались в воде. По утрам поднимался ветер и гасил костры, не давал дыму подняться в небо, разносил его по лагерю. Днём в зенит поднималось солнце, подсушивая влажную землю и проникая лучами в затенённые унынием человеческие души. А к вечеру с востока снова приходили тучи, и заходящее солнце окрашивало небо в цвета копоти и крови. Вторую неделю апрельское солнце и весенние дожди не могли договориться, что нужнее этой земле. Вторую неделю по ночам люди мечтали оказаться в тёплых сухих кроватях подальше от этого места, а днём смотрели на рваный холмистый горизонт и, вслушиваясь в непривычную тишину, гадали, сколько продлится это гнетущее перемирие.

Сизета никогда не была оголенным нервом, натянутой струной, звенящей в воздухе леской. Она не вздрагивала от малейшего прикосновения, не страдала тремором, ее вообще довольно сложно было вывести из равновесия. Сизета Медичи была величественно спокойна, оправдывая и свою фамилию и фамилию мужа. Ее предки были настоящими английскими лордами и леди, из тех, что пьют чай ровно в пять и чопорно приветствуют даже собственных детей.
Она никогда не ошибалась так, как в тот момент, думая, что сможет сохранить ледяное спокойствие и проверить намерения мисс Хонки. Это чувство навалилось совершенно внезапно. Сначала она даже не распознала, что это такое. Был только шок от действий, которые показались ей слишком наглыми и даже немного вульгарными, а потом появилось это тепло. Теплый шар света собрался в груди, на секунду заморозив дыхание, и скатился, цепляя лучами внутренности, к низу живота.

Почему на ее глазах должна красоваться белая потасканная тряпка, всегда было для нее загадкой. Загадкой, которую, конечно, можно было разгадать, но ведь куда интереснее, когда у тебя есть загадки и их можно смаковать за вечерним чаем.
Впрочем, вернемся к органам зрения, если ты блистаешь вышеупомянутой тряпкой, пустыми глазницами или чем-нибудь еще в этом духе, это совершенно не значит, что ты слепа.