А в небе рыжей кометой моя душа
Навзрыд пылала, летя за ней.

Флай застыла у подъездной дороги к особняку Сизеты. Это… это было неожиданно больно. Они стояли втроем - он, она и их дочь. Ее нежно обнимали чужие руки, и она не фыркала презрительно, не выгибала бровь и не дергала плечами - как нередко делала, когда Флай порывалась обнять ее на людях. Сизета Медичи не любила публичности, и Флай умело раздражала ее своими поползновениями. По большому счету у Хонки не было большого желания демонстрировать всем и каждому собственную личную жизнь. Но…

Около двух лет назад.

Флай окинула взглядом особняк, ища возможные пути к отступлению, если ее будут выгонять со сворой собак и метлой со стальными прутьями - она не была уверена, что такие существуют, но с Сизеты станется ее создать из ничего, если она действительно разозлиться на выходку Флай. Впрочем, действовать необходимо было решительно. Когда леди в белом непреклонно заявила, что встречаться они будут строго по расписанию, Флай только фыркнула - безмолвно, разумеется - и закатила глаза - опять же в своем воображении. Еще чего - чтобы ее вносили в расписание и отмечали галочкой входы и выходы. Она не в изоляторе строгого режима и не работает в фирме, где опоздание в пять минут карается вычетом из зарплаты пары фунтов. Она достаточно в своей жизни была обязана делать те или иные вещи, чтобы теперь, едва заслышав страшное слово, начинающиеся с “дол” и заканчивающиеся на “жен”, тут же принять боевую стойку, сжать в зубах веточку чайной розы, что была реквизирована неподалеку,  и начать провальную операцию под кодовым названиям “Бешеная скалолазка”. Операция состояла в том, чтобы влезть на балкон к Сизете и пожелать ей доброго утра. Учитывая, что пожарная лестница в этом роскошном доме отнюдь не стояла под окнами данной леди, Флай пришлось не хило извернуться, чтобы не ободрать собственные колени и лепнину на внешних стенах. Лепнине повезло больше. В процессе операции пирожные, крепко пристегнутые к ее спине не пострадали.

За некоторое время до этого.

Вчера она распрощалась с роковым брюнетом - теперь роковым брюнетом, а сегодня решилась на отчаянный шаг. Брюнет ее не интересовал - у нее под мышкой был зажат портрет, который она выбрала из десятка претендентов - черт, эта леди приватизировала все ее время и все художественные средства выражения. Она красовалась акрилом на спинке кровати, пастелью на стенах, акварелью на бесконечных альбомных листах, маслом на льняном полотне, а когда основа закончилась, то и на старых белых рубашках, отлично подходящих под холст. Она смотрела с карандашных набросков в кухне, бросалась в глаза угольными разводами на балконных плитах и даже соблазнительно и призывно расположилась в коридоре на зеркале - более лучшего применения губной помаде Флай не нашла - она осталась еще со студенческих времен, и так бы и пропала, если бы воспаленный мозг желающей девушки не решил улучшить способы ее использования и нанести на зеркальную поверхность уже до боли знакомый силуэт.

Добрый вечер, моя шиза.
У тебя ничего не выйдет.
Ты так и в прошлый раз говорила.
Ха! И, скажешь, что я была не права.
У нас был секс.
И она тебе больше не звонила.
Я и не ожидала.
Она тебя прогонит.
Это мы еще посмотрим.

Флай нажала на дверной звонок. Небольшой букетик чайных роз в руке шипами впился ей в ладонь, и маленькие красные капельки побежали по кисти.

Настоящее время.

Флай попятилась назад. Она даже не могла подумать, что внезапный визит закончится подобным образом. Она всю свою жизнь на каждом углу кричала о свободе, а одна единственная картина показала ей, насколько она закована в стальные, неразрывные, непроницаемые цепи. Она заперта в клетке, и ей разрешены свидания только по вторникам с четырех до пяти - уже после рабочей смены, но еще до ужина. К ней приходит высокая дама в шляпке и белых перчатках, грациозно опускается на стул и молчит. А Флай смотрит на нее - она может просто смотреть на нее часами, не шевелясь, не прерываясь на сон и пищу - ей достаточно ее одной. Она готова забыть себя, свое имя, свою историю - разве это все имеет хоть какую-то ценность, когда перед ней - она? Она готова расписаться в своем бессилии, готова сдаться в руки властям, готова забыть кисть… нет, нельзя забывать кисть - она ведь не сможет ее запечатлить, не сможет говорить с ней, когда ее нет… Ведь только так и можно с ней говорить. Она - Флай - не достойна того, чтобы произносить хоть слово в присутствии этой прекрасной леди. Она может говорить лишь с портретом, и лишь он способен ее выслушать. Она готова…
Флай затрясла головой и рванула к Би. Ее мотоцикл был припаркован на углу - она бросила его там, чтобы сделать сюрприз.
Флай с силой замахнулась - роза соскользнула с ее пальцев и отлетела не более, чем на метр - она была слишком легкая для дальних путешествий. Флай со злостью подошла к месту падения, и раздавила цветок.
Черт.
Свободные отношения? Независимость? Черт, да она проиграла еще до того, как начала партию - как в этом можно было сомневаться?
Она привязалась. Она привязалась настолько, что начала ревновать.
Напиться и забыться.
Сейчас.

Около двух лет назад.

Карабкаться по стене было не удобно, но результат превзошел все ее ожидания.

Я бы на твоем месте задумалась, почему тебя не схватила охрана.
Я профессионал.
В чем?
В незаконном проникновении. Отцепись.
В метро тебя взяли.
А в галерее - нет.
Если бы тебя взяли в галерее - ты бы сидела, а не стояла.
Я и сейчас сяду.
За что? За…
На что. На кровать.

Сизета спала - как и ожидалось. Флай тихо - вот, что удивительно! - прокралась к кровати, и устроилась на краю. Пирожные красовались в ее руке. Лепестки пощекотали щеку спящей женщины.

Настоящее время.

Выходной. Просто замечательно.
Ей опять не спалось и всю ночь, вместо логичных и последовательных действий: ужин - душ - кровать, она водила кисточкой по этюднику. На этюднике оставались разводы, дерево пропиталась акварелью. Но как только кисточка забредала на чистый лист, так снова и снова появлялось знакомое лицо. Рок. Злой рок. Ей казалось, что Снейк выкорчевал из нее эту гормональную заразу. Впрочем, может это не излечимо. Именно это, то самое, что заставляет меня скалиться, как только я подумаю о чужих руках на ее плечах, как только я представлю, что кто-то - не я - другой может касаться ее кожи.
Черт.
У меня где-то был ром. То, что нужно. Кухня встретила ее пустыми шкафами и початой   
бутылкой.
Интересно, это заразно?
Ко мне вчера заходил Микаэль - может, микробы передались и ему?

Отредактировано Nymphadora Tonks (2015-12-28 15:59:45)

Злая рыжая собака
Беги, беги
От березовых рассветов, рябиновых зорь.

В те годы Флай любила бури. В те годы свежий воздух приходил из распахнутых дверей дешевых кафетериев, где она сидела в бесконечном поиске бесплатного интернета, теплого помещения и – иногда – бесплатной же  еды.  В те годы, она радовалась, когда ей на улице господа, что выбрасывают на рекламу миллионы с барского плеча, отрезали кусок колбасы и безвозмездно вручали пол литровую бутылку сочной газировки. Не то, чтобы Флай голодала – нет, у нее уже долгие годы был стабильный доход. Но ей иногда нравилось играть в ту, кем она была лет пять назад. Стянуть шоколадный батончик с полки, прямо под бдительным взором суровой продавщицы, прокатиться по периллам в Центральной Библиотеке, побегать по газонам там, где на тебя неодобрительно косится табличка, с очевидной информацией, где именно стоит пастись подошвам твоих ботинок, а откуда им стоит держаться подальше. Или – самое любимое – вылезти из фонтана поближе к центральной площади – совершенно топлес. За такие проделки можно было довольно серьезно попасть, но природная инфальтильность и бесшабашность толкала Флай туда, куда взрослой даме лет двадцати шести лезть, определенно, не стоило. Впрочем, Хонки себя на этот возраст никак не чувствовала. Она не молодилась – она просто делала то, чего желала ее душа. А ее душа была дамой привередливой. И требовательной. Ха. И беспрецедентно молодой.

А Сизета была бурей, Снежной бурей, закрытой в тонкое и хрупкое тельце. Кто бы мог устоять? Флай не была способна на такие подвиги. Совершенно не способна. Она боролась с собой, сколько? Ночь? Неделю? Ей казалось, что целую вечность, потому как для ее душевной организации, отличающийся каменным казематом и нежными лепестками одновременно, единственным вариантом было срочно исполнять свои желания, а, ежели этого не происходит, срочно пытаться сделать так, чтобы они были исполнены – любыми путями. Когда Флай увидела сегодня рано поутру в булочной, напротив ее лавочки, нежнейшие пирожные, она тут схватила парочку и, оставив салон на помощницу, упорхнула на пару получасиков к своей мечте.

Флай не могла жить без мечты – точно так, как и новые личности, она собирала в воображаемую коробочку с резными стенками свои самые сокровенные иллюзии. И воплощала их в жизнь. Флай всегда нравились дамы, много старше ее, если не в возрастной линейке, то уж точно в эмоциональной. Сизетта была воплощением идеала в этом  сюжете. Она создавала впечатление леди, совершенно состоявшейся, как написанный портрет кистью великого художника эпохи Возрождения – она словно сошла с полотен, пусть и полотен девятнадцатого века – но тогда не писали таких портретов. Тогда дамы были закованы в свою ледяную броню, и жизнь просвечивала только – иногда – в глазах, и быть может – в кружевах на воротничках сшитых специально под портрет платьев. Она были как фарфоровые куколки. А Сизета… Сизета отличалась фарфоровой кожей, но куклой Сизета не была. В ней бушевала буря, а куклам чужды бури – они способны только лгать и придуряться, и за это у них с каждой следующей ложью вырастал чудесный вздернутый носик.  У наважденья Хонки носик был как и всё – он тоже просился на полотно. Флай даже не могла говорить о ее недостатках – не потому, что была слепа, а потому, что недостатки только еще больше оживляли прекрасную и таинственную даму.

- Что я здесь делаю, уважаемая Мисс? - она не хотела признавать, что Мечта могла быть замужем. Разве что, вдова. И вдова короля. Только, пожалуйста, не Черная Вдова, пусть будет Вдова Белая, или Белая Королева. Но королева слишком безлико и довольно претенциозно. Маркиза.

Мне нравится, Белая Маркиза.
Надейся, что твоя Белая Маркиза никогда не узнает, как именно ты желала ее называть.
Еще чего. Я ей прямо сегодня об этом и скажу.

- Я принесла Вам пирожные, Белая Маркиза, Ваше Величество Снежная Буря, - Флай вытаскивает из-за пазухи едва примятую коробочку и опускает ее на прикроватную тумбу. На покрывало ложится уже традиционная чайная роза, а сама Флай присаживается в глубоком реверансе. – Пришла пожелать Вам доброго утра и украсть поцелуй.

Настоящее время.

Некогда белое полотно уже рассекают  капли мокрого снега. В беседке, оплетенной розами – конечно же чайными – уже восседает леди, держащая в пальчиках расписную чашку из сервиза, что стоит больше, чем вся квартира художницы. Вдали виднеются два смутных силуэта, которые стремятся нарушить  тишину, и блаженное спокойствие, в котором эта леди пребывала.  На одной из роз притаилась стрекоза, которую выдает только солнце, что случайно пробилось среди заполоненного тучами неба, но и стрекозу спешит поймать  не то вальяжный кот, что за пределами картины, не то певчая птичка, что не успела позавтракать, не то один из силуэтов, в руках у которого может быть сачок. А стрекоза заворожена – ее привлекает яркость красок на чашке и контраст с белоснежными руками.

Флай смотрит на картину, и понимает, что слезы не к месту, что ни к месту будет печалиться о том, что ее зачарованность перерастает в болезнь. Что ее свобода заключена теперь только в лошадиных силах ее собственного мотоцикла. И что лето не бесконечно – оно и так затянулось на целых два года. Теперь прирученную и нелепую игрушку можно позабыть – но вот игрушка позабыть уже не сможет.
Ее картины – отражение ее самой – раз за разом повторяют этот образ – он то в пейзаже, то в деталях, то в портрете. Он видится ей в каждом отражении, она помнит о нем перед сном, и помнит, когда просыпается. Она не стремится к нему ежечасно, но она не может, больше без него не может жить. Сизета Медичи превратилась из ее музы и наважденья в самое желанное, самое необходимое, самое…. Себя. Она отделилась от образа, стала человеком, и теперь Флай не знала, что с этим человеком делать. Более того, она не отследила, когда именно этот человек возник. Когда она сумела к нему так привязаться.

Хватит ныть. Все классно.
Я… Я не могу. Я не уверена, что сейчас без нее смогу.
Никто тебя никуда не выкидывал. Хватит ныть. Иди рисуй заморских птиц и царевну Лебедь. Врубель скажет тебе спасибо.
Сейчас мне Врубель может только за Демона спасибо сказать.
О, да, «я расстроена». Акт семисотый. За день.
Сгинь.
Дай пострадать?
Сгинь.

Стук в дверь перебил голос разума прежде, чем тот сумел вразумить непутевую девушку о том, что не бывает так, как она хочет – не бывает близости без привязанности. И признать близость  - и есть эта самая свобода. Свобода не в контроле над своей жизнью, а в позволении чувствовать. Но философские изыскания были близки голосу разума, а Флай были близки изыскания художественные.

Она вытерла руки о фартук и закрутила волосы в узел, используя вместо заколки кисть. Ее квартира походила на уголок хаотично переезжающего хипаря. Куски пергамента, разлитая тушь, расписанные, кое-где недорасписанные, стены, и  Сизета, Сизета, Сизета. Пара плакатов мотоциклов – фотографии любимой Би, огромное зеркало на всю стену – для автопортретов и зеркальных картин. Куча книг с репродукциями, сопутствующий хлам стилиста – киски, краска, ножницы, ароматические масла, румяна, тени, недошитые платья, недоделанные безделушки. Доделанные – хвала Сидхартке, хранятся в шкафу. Шкаф лучше не открывать – здоровее будете.

Обувь вразнобой стоящая у порога – лето, осень, зима. Резиновые сапоги, берцы, кожаные сапоги, ботфорты, босоножки, сандалии. На навесной полке с десяток различных шляп на все времена года и случаи жизни. В углу притаился посох, с ним рядом соседствует плетка.  На вешалках пара пальто, косуха и еще что-то оборванное и подозрительно напоминающее тряпье лица без определенного места жительства.
Вместо кухни – большой холодильник и газовая горелка – плита не влезла в этот закуток – Флай разбила стены и сделала из помещения совершенно для нее бесполезного, отличную спальню. Есть там, где работаешь – моветон. Как минимум потому, что лапша быстрого приготовления со вкусом растворителя для красок – прямой путь к гастроэнтерологу. Флай таких страшных врачей знать не желала. Ей хватило Мастера Снейка. За глаза и за уши.

Впрочем, мы немного отвлеклись. Стук в дверь. Флай прошлепала босыми ногами по деревянному полу и распахнула створки даже не спрашивая – во-первых, плеть за дверью, а во-вторых, в посохе спрятана самодельная шпага. Может, не очень острая, и может, Флай не особо умела драться, но, если этим посохом заехать по макушке – шишка будет занятная. Можете уточнить у КарХоха – он имел удовольствие с нею познакомиться.
Обороняться не понадобилось. По крайней мере, не физически. На пороге явилась во плоти Сизета. Флай запаниковала. Галлюцинации были ее первым предположением.

Уместно ли пускать галлюцинации в свой дом?
Спроси сначала, уместно ли с ней разговаривать. Но я думаю, что это вполне конкретная Сизета.
Врешь.

Флай протерла глаза. Быть того не может. Вокруг глаз остались цветные разводы.
- Привет, ээээ, - осторожно начала Флай. – Ты настоящая? – недоверчиво поинтересовалась она следом и потянулась рукой – потрогать. Но тут же образумилась, вспомнив, что руками лучше никого и ничего не трогать – тем более Сизету. Сначала их неплохо бы помыть. – То есть, можешь проходить, - Флай посторонилась. – Но я не советую. Это может негативно сказаться на твоей психике.  Давай сразу в спальню – там чище всего.

Она махнула рукой вглубь квартиры. Паника подступала все ближе. Решение, как себя вести так и не было найдено, а действовать уже было нужно. Тактика – говори, а дальше как получится, на этот раз могла себя не оправдать. Впрочем, как и всегда.

Ты бы еще сразу в постель ей предложила прыгать.
Точно.

- Кстати, садись на кровать – она реже всего сталкивается с различными химикатами.

Отредактировано Nymphadora Tonks (2016-07-16 01:51:32)

Это не со мной он согласился провести вечность.

- Ты не пришла...
А мне стоило?.. - чуть не сорвалось с языка. Флай уверена не была. Ее внутренний голос помалкивал. И правильно делал. Вы знаете, у человека всегда есть выбор между делать или не делать. Когда Вам внушают другое - не верьте. Врут. Человек или прыгает с моста или не прыгает, или поступает в университет, или не поступает, или любит, или не любит. Флай обычно выбирала делать - пойти напиться в баре, нарисовать на его стене фреску и станцевать на стойке ламбаду - это было про нее. Но червячок глубоко внутри прекрасно знал, что есть совсем другое делать, которого в ее жизни не будет никогда. Это то самое "делать", от которого она бегала, как от огня и которому бы годы назад предпочла решетки Тауэра, не смотря на то, что там давно музей, и в казематы никого не сажают. Она выбрала не выходить замуж и не жениться, не заводить привязанностей, не любить, не зависеть, не скулить от одиночества, не скучать, не впиваться ногтями в ладони. Не сидеть в пледике у окошка томно глядя на рассвет.

Хоть что-то в твоем списке осталось нетронутым.
Понимаешь, закатное солнце не такое романтичное - закат - это про завершение и про смерть. А рассвет про любовь.
Меня сейчас стошнит.

Флай ее проигнорировала. Ей и так было несладко. Им всем троим.
Она проморгала. Она не заметила, как вышло, что ее комната была завалена портретами Сизеты, что ее мысли постоянно к ней возвращаются.

Хватит. Достаточно. Это уже в сотни раз больше, чем должно было быть. Это в сотни раз важнее, чем должно было стать. Это в сотни раз прочнее.. ах, нет, прочной эта конструкция как раз таки не была. Она была какой угодно – только не прочной. Она была значимой – для одной из них уж точно, важной, она была действительно важной. Она была красивой – это история о принце и нищем – только о принцессе и нищей, и все закончилось не так радужно, как у Марка Твена. Впрочем, если бы Твен не писал детские рассказы – сказки – повести – романы – быть может, все бы закончилось по-другому, или, если бы он жил в другое время, или если бы был автором «Повелителя мух», или… или если бы не ходил в воскресную школу, и жизнь его была чуть счастливее – ровно настолько, чтобы можно было писать сказки с плохим концом и не вступать в братство леммингов.
Впрочем, это только введение – это только начало эпопеи, это….

Это ты думаешь о чем угодно – только бы не о Сизете.

Флай хмуро посмотрела на свое внутреннее «Я». Раньше для нее была близка стратегия «получила – больше не хочу». Сейчас для нее близка стратегия… «не получила - и никогда не получу». У Флай был широкий диапазон желаний – и это было одним из ведущих.

Не страсть, нет, не похоть. Не жалость, не робость, не нежность.
Не стремление касаться, не желание принадлежать. Нет. Все проще – много проще. Но сегодня Флай была категорически против громких слов – сегодня для Флай был один единственный выход. В окно.

- Оу, я…

Придумать, срочно придумать. Была в парикмахерской?
У тебя свой салон.
Делала прическу Тони Блер?
Это кто? И почему ты тогда дома?
Встречалась с бывшим мужем?
Это про нее.
Выращивала фикусы в коробочках?
У тебя кактусы сбегают.
Разбегаются, скорее. Вышивала крестиком?
Трахалась, тогда уж.
С кем?
Да с тем же Микаэлем.
Где? Как долго? Почем не предупредила?
В салоне, с утра, забыла.
Лучше не врать.
Черт.

Флай подняла глаза.
- Да, не пришла.

Около двух лет назад.

Полиция? Серьезно? Она решила напугать ее полицией?
Флай не боялась полицейских машин, гудков, гуделок, она не боялась громких звуков, не боялась клеток и решеток – в любой решетке есть своя свобода – в любом уголке мира есть своя прелесть. В любой тюрьме есть тот  тюремщик, который принесет сигарет, и Флай умеет искать нужных тюремщиков и видеть ходы там, где их нет.
Вот голос самой Сизеты немного испугал – на секунду Флай показалось, что она понятия не имеет во что ввязывается – она была права. Права на все возможные проценты. Но Флай бы не прислушалась к внутреннему голосу – это была ее особая фишка. И именовалась она скорее дуростью.

Флай не пригласили сесть – а она не могла плюхнуться на дорогущий гарнитур, поэтому она оставила попытки быть вежливой и рухнула на пол, усевшись по-турецки.
- Вы только скажите, в какой участок – чтобы знать, через сколько меня отпустят – у меня на сегодня большие планы. И некоторые даже связаны с Вами. Подумайте, прежде чем подавать на меня в суд подумайте – скольких привилегий Вы можете лишиться. Например, - Флай лихорадочно перебирала в голове варианты, впиваясь взглядом в закрытую дверь. – Я могу написать Ваш портрет во всю стену. Чем угодно. В каком угодно стиле, в  любом цветовом решении. Вы нигде не встретите подобного предложения. Ну же, соглашайтесь, мисс. Это не будет стоить Вам и песо. И это будет действительно качественный портрет. Я рисую более двадцати лет.  А Ваш  образ так и просится на бумагу. Или я могу предложить приятное времяпрепровождение эротического характера без каких либо обязательств. Вы Белая Маркиза – но и особам голубых кровей бывает скучно.

Настоящее время.

- Я много думала. Думала про наши эдакие свободные отношения. Думала про свободу вообще и про себя в частности. Это все вышло далеко за пределы свободы и по тем правилам, что мы определили для нас, хорошо, что ты определила для нас, для меня уже совсем не работает и… я не думаю, что…
Поворот ключа в замке прервал начало ее пафосной речи на тему «Давай расстанемся», на самой интригующей ноте.
Наперевес со спортивной сумкой на пороге ее квартиры стоял Раб Грей.

Отредактировано Nymphadora Tonks (2017-01-02 05:11:24)

2 года назад.

Флай резко обернулась – на пороге стояла она.
Неотвратимость и неизбежность, значит... Хорошо, так и запишем. Неужели, в жизни Белой Маркизы не хватает неопределенности? Хотите добавить в суп немного Хаоса, моя леди? Хотите посолить его неприятностями и пробудками в пять утра? Хотите немного посыпать ночным ветром на трассе и запахом бензина? Хотите вдохнуть полные легкие растворителя и терпкого запаха масла? Хотите забыть о неотвратимости и неизбежности? Или наоборот – окунуться в них с головой. Что же напоминает Вам Ваша крыса? Что она значит для Вас? Откуда взялась Ананке? Почему именно черно-белая? Не может же быть, чтобы миссис Медичи – свят-свят – была поклонницей злодейки, что шьет боа из шкурок песиков?
Леди опустилась в кресло. Флай закусила губу, наблюдая за ее грациозными движениями. Крыса недовольно ерзала у нее на коленях, требуя внимания и семечек.
- Не сказала бы, что рассчитывала на кофе, но я никогда не отказываюсь от этого напитка – не так много жидкостей могут привести тебя в норму даже после бессонной ночи, - ухмыльнулась Флай и выпустила крысу обратно в домик. Встала, немного выгибая спину и растягивая затекшие мышцы. Утро – оно всегда утро. И утром всегда хочется сбросить на мир миниатюрную водородную бомбу.
Или не очень миниатюрную.
Флай взлохматила волосы и повернулась к креслу. Прикинув, что если она рухнет в его мягкие глубины – она тут же вырубится, Флай уселась на подлокотник.
- Я же сказала – я пришла к Вам в комнату, чтобы украсть поцелуй. Но узнала, что особы голубых кровей не целуются до утреннего моциона, - Флай подмигнула, и цапнула чашку с кофе. Черный. Божественно. Выпив залпом и до дна, она покосилась на кофейник, размышляя, насколько неуместно будет налить себе еще. Если ее выставят взашей – то хоть кофе можно напиться всласть. – Впрочем, теперь утренний моцион завершен – и можно попытать счастья снова, - мечтательно добавила Флай, совершенно неприлично раскачивая ногой. Рука опять сама потянулась к шевелюре, так и прося – больше Хаоса богу Хаоса. Больше неотвратимости Ананке, так?
- А про условия, - Флай плюнула и налила из кофейника еще одну чашку. – Я готова выслушать Ваши предложения. – Она залпом выхлебала вторую чашку, - потому что, у меня их нет.

Настоящее время.

Более тривиальные методы? Это какие-такие, позвольте узнать? В очереди за хлебом? На остановке автобуса? В самом автобусе? В баре? На концерте? В театре? Где вообще могли познакомится человек вне закона, и светская леди – супруга одного из влиятельнейших людей в городе?
Сисси... Флай с трудом удержала серьезную мину. Это Сизета – ее – не ее – Сизета – Сисси? Женщина, которая становится собой только в постели? Женщина, у которой сотни условностей, у которой правила исключают одно другое, у которой разве что моль по струнке не ходит? У нее настолько регламентированная жизнь, что даже увидеть ее можно только при соблюдении миллиона условий – и в правильном порядке.
Флай ненавидела упорядоченность. Но, так уж вышло – она любила Сизету. Сложный выбор, сложная история, сложная игра, из которой нельзя выйти победителем. Потому что побеждать некого.
А тут – на тебе – Сисси...

Может, она его бывшая любовница?
Считать научись, чувырла. Сколько ей должно быть? Пятнадцать? А ему? Десять?
Не такая уж и большая там разница в возрасте...
Да брось.
И что, ты так уверена, что Людвигу она не изменяла.
Мне сложно поверить в сочетание слов Сизета и измена – это как понятия из параллельных миров.
Идеалистка.

-... сестренка.

ЧТО?
Какая, к чертовой бабушке, сестренка?
Плохо ты свою любовницу знаешь, дорогая.
Она не...

Любовница? Да? Да что ты говоришь, Флай Хонки? А кто она тебе тогда? Временное помешательство? Или растянутое во времени помешательство? Или любовь всей жизни? Что же тебя коробит так от простого слова – ты же пять минут назад хотела вышвырнуть ее из своей жизни, как разбитую чашку. Хотя нет – разбитых чашек тебе жалко, не так ли? Они стоят, со сколотыми краями, на полочке, и ждут своего часа. А для своей любимой Сизеты ты и этого не оставила – так бы и сказала – все, конец, если бы Раб не явился.
И как ты собираешься жить без нее, дорогая? Как ты собираешься без нее дышать? Что ты вообще с жизнью своей делать будешь, бесцельной и бессмысленной – если так? Если раз – и ее не станет?
Если ты даже не знаешь, что у нее есть брат – спустя два года-то. А чего еще ты не знаешь? А что ты готова узнать? А если ты для нее просто... просто... если ты для нее – просто временное развлечение? Она-то самодостаточна. Она не пишет твое имя с вензелями на деловых бумагах. Она не кричит на весь лес: «Я люблю Сизету Медичи». Она – Сизета Медичи. Она верна своим условиям. И своим условностям. Готова ты и дальше все это... со всем этим жить?
И теперь – кому ты врешь, Хонки? Готова, конечно. Никуда ты от нее не денешься. Даже если поставишь крест – за твоими яркими крестами будет всегда виднеться ее тень. Помнишь, ты ехала на байке и мельком увидела ее, выходящую из ресторана? Тогда ты ее еще не знала, но уже сказала – муза. А что будет теперь? Теперь ты будешь видеть ее в каждом плакате? В каждой блондинке? В каждом отблеске на столе?
Ты не выживешь, Флай Хонки. Ты точно не справишься.

- Да, - медленно ответила Флай на вопрос Раба, - обжилась. Не знала, что вы родственники, - она плеснула еще рома себе в бокал и выпила залпом. Немного поморщилась. – Можно и заказать еды. Я в кои то веки не на мели. И у меня где-то были листовки экспресс доставки. Только вот с тем, что заказывать будут проблемы, да Сизета? Или на этот раз мы договоримся?
Смотреть ей в глаза было страшно. Думать было страшно. Проще было злиться на предателя Люцифера.

Я не знал, что любовь - зараза
Я не знал, что любовь - чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.

А можно ли заморозить пламя? Иногда Флай казалось, что Сизета - это такой генетический эксперимент. Ребёнок, в котором очень несовременно разожгли пожар, а потом поняли, что натворили и приглушили пламя. Но вышло, конечно же криво. И теперь за морозным стеклянными стенками, тончайшими, словно из прозрачной пленки, полыхал костёр. Он рвался наружу, стремясь не только растопить, но и согреть. А может, не только согреть, но и сжечь. Сизета Медичи многое могла бы рассказать о тайном пламени, но её никто не спрашивал. А может быть, никто и не догадывался. Флай была ситуативно проницательна, но её проницательность была чревата последствиями. Например, она могла слишком поздно понять, что совершает непоправимую ошибку.

У амебы интеллект выше.
У неё нет интеллекта.
Вот именно.

Сизета решила предоставить ей решение злободневных вопросов пропитания. Ни что же. Все начиналось с её заказов. Посмотрим, чем закончится.

Два года назад.

Белая Маркиза разговаривала тоже совершенно по-маркизовски. И по-маркизовски же закатывала глаза, вздыхала и демонстрировала свое несогласие с позицией Флай тоже совершенно королевским образом. Флай аж засмотрелась. Та говорила длинные речи на тему злободневных проникновений на чужую территорию, но полицию она все еще не вызвала. Как заядлая нарушительница, Флай прекрасно знала, как именно гудят их кэбы. И что даме напротив было что-то интересно – иначе сама Хонки давно оказалась бы на улице. Причем, выброшена, как дворовый кот. Или дворовый хорек. Бывают дворовые хорьки? Вот крысы дворовыми точно бывают, но Флай готова была поставить правую руку, что дворовых крыс Маркиза никогда не видела, а, если когда-нибудь увидит, то примет их за кого угодно, кроме крыс. Тем временем, хозяйка дома выжидательно смотрела на Флай как на грязь под ногами.

Чего она хочет?
Ответа.
На что?
На вопрос.
На какой.
На заданный.
Хвати издеваться, что она спрашивала.
Слушать надо было.

Флай попыталась нырнуть в память и вместо того, чтобы пялиться на то, как двигаются ее губы, попытаться  вслушаться в текст. Бла-бла, вы не культурно гладите мою крысу? Запрещено сидеть на подлокотнике? У меня аллергия на сахарозу? Такая вообще бывает… Так. Сосредоточься Флай. Что она могла спросить.

То, что уже спрашивала, - сжалился внутренний голос.
Чай или кофе?
Можешь наблюдать, как я закатываю глаза.
Нет, не могу. Так что… Она ничего не спрашивала раньше.
А зачем ты сюда явилась?
Предложить ей свою любовь, портреты и секс в придачу.
А ей ты об этом сказать не забыла?
Нет, я с этого начала – я точно помню.
А что она ответила?
Что ее зовут миссис Сизета Медичи.
Молодец. Возьми с полки пирожок. Теперь подумай. Поняла ли она, что ты ей предлагаешь, если спустилась с тобой в гостиную?
Ну… тут сразу два варианта. В первом она все поняла и мы займемся безудержным сексом на кофейном столике, а потом я нарисую ее в полупрозрачных простынях и мы уедем в закат на радужном единороге.
А второй?
А во втором она просто не поняла моего лепетания.

- Я хочу Вас, - черт-черт-черт-черт, нужно было менее агрессивно и лаконично. – В смысле, я хочу предложить Вам то, что умею. Я умею рисовать, заниматься сексом и… остановимся пока на этом. Массаж я тоже делать умею, и стричь и татуировки бить, но это уже не то, что я хотела бы Вам предложить, но то, что могу. Одним словом, я заинтересована в Вашем времени и готова менять его на свое. И хочу узнать, на каких условиях Вы на это согласны.

Настоящее время.

Сизета не любила пить. Ром не любила. О ней можно не знать ничего, но не увидеть, как слегка дергается носик, когда Флай опрокидывала стопки было нельзя. Нельзя было не увидеть, что она любит синий и не любит бордовый. Нельзя было не заметить, что она относится к искусству со странной ностальгией. Как будто бы помнит о нем много такого, чего не хотела бы, но не может отрицать, что оно ей очень по душе. Она любила вино, массаж, спада-салоны и свою дочь. Флай прекрасно понимала, что для неё места в этом архипелаге трепетности не найдётся. Сизета опрокинула ром в горло, а Флай сидела и завидовала рому. На не хотела выбирать ужин на всех - это была прерогатива Сизеты. Это ей было важно, какие огурцы сочетаются с тем сыром, и сколько именно ананасов должно быть в салате, чтобы он не превратился в кашу. Она не умела готовить, говорить по душам и любить она тоже не особо умела. Она совершенно не подходила Флай. Они были из разных миров, разных вселенных, разных мирозданий. Она понятия не имела о чем они говорили два года. На самом деле, единственной причиной, по которой она сомневалась именно и были эти самые два года. Прошло уже сколько там? 365 дней на два, сколько, 730 дней? Это же целая вечность. А она все также чувствует перебои в ударах сердца, когда она мельком встретится взглядом с Сизетой. Она все также тащится от одного её присутствия. Она все....

И секс.
Всю романтику порушила. Но да, ещё и секс.
И что с этим всем делать?
Не знаю, любить?

Флай всегда умела любить, с самого начала. И умела знать, чем можно жертвовать. Сейчас проблема была в том, что она любила слишком сильно, а ее не ставили ни во что. Вернее не так. Наверное, все же ставили, раз они провели вместе два года. Забавно. Они провели вместе два года, а Флай так и не расщедрилась на «Я тебя люблю». Они провели вместе два года, и так и не пустили друг друга в свой мир.
Определенно, пора было что-то менять. Только вот, единственный ли выход радикальное отсечение головы? Гильотина работает один раз.
- Ты же любишь итальянскую кухню? Давай я попробую заказать такую пиццу, от которой даже ты не удержишься облизать пальцы, - она проследила как сглотнула Сизета. – Особенно после рома.
Как легко забыть о существовании Раба Грея, если в твоей гостиной сидит человек с твоих картин.
- Здравствуйте. Можно четыре сыра, Виладжо, Гавайскую и Финги, - Флай скосила глаза на брата и сестру – умереть не встать! – и назвала адрес.

Раб сметет все. Настолько, насколько были не похожи эти двое могут быть непохожи только брат и сестра. Действительно. Семеный инфоцест. Еееее.

Ты опять вляпалась, Хонки.
На сей раз не так сильно.
Как сказать, как сказать.

- Надолго к нам, Раб? – почему-то паники не было. Вся вышла в ром. Она разлила еще по одной.
- Ну, пока закуска приедет, как раз накидаемся.