Это было начало. Но вернее сказать - начало конца.

Прием у Вильдбурхен Уайт шел своим чередом. Положение Томаса Певерелла соответствовало тому, чтобы проводить подобные вечера в компании с бокалом виски, не отпивая из стеклянного тумблера ни глотка - он стоял на столе - ручная работа века, быть может семнадцатого - Томас не питал любви к изыскам консервативно и вычурно обставленных домов - на специальной подставке, чтобы не оставлять рваных отпечатков на гладкой полированной поверхности. Стол был слишком ценен, чтобы марать его грязными стаканами. Сознания людей были недостаточно ценными, чтобы губить их грязными идеями. В устах недалеких моралистов все его идеи были грязными. Но он не утруждал себя диалогами с подобным контингентом. Он предпочитал вечера в кругу людей, способных понять, что в их век - информация - это важнейший ресурс. И только те, кто владеют знаниями обладают властью. Он опутывал своими речами готовую слушать публику и затягивал их в мир лжи, порока и тайн. Томасу были необходимы сильные и умные люди - он жаждал власти. И хотел, чтобы в его руках были бесконечные ниточки к чужим секретам. Секретам, за которые многие были готовы расстаться с правой рукой. Лучше бы они отдали ему мозг - за ненадобностью. Как можно быть настолько расчетливым и мудрым и вестись на элементарные провокации и обещания… какой позор.
Он создавал свою компанию с нуля, ему было необходимо финансирование. Но он не желал делиться дивидендами. Это можно было устроить только в том случае, если инвесторов будет достаточно - выкупать в будущем пакеты акций малым числом будет намного проще.
Он собирался создавать машину, которая приведет его к реальной власти.
По окончании университета он раздумывал над политической карьерой, как и любой одаренный - читай гениальный студент, не лишенный амбиций, должно заметить. Но именно тогда - раз и навсегда - он понял одну вещь. Наблюдение дало свои плоды - власть никогда не была в руках правителей. Нет, власть была в руках ума и богатства. И только с этой вершины можно было руководить и дергать за ниточки. Он был бы гениальным кукловодом, если бы его привлекала театральная карьера…. но, это было не то, что его влекло.
- Искусственный интеллект рано или поздно проникнет в анналы нашего общества. И его перестанут бояться - за ним будущее. Он будет иметь значение. И необходимо приручить его за того момента, как это станет невозможным. Сознания людей могут быть покорными. Разве Вы хотите быть покорными? Разве Вы не желаете быть во главе, на пьедестале, когда разразиться информационная война? Разве вы хотите быть среди стада?
Его речи отдавали пафосом, но он говорил их для тех, кто хотел услышать. На самом деле они воняли чуть сладковатым запахов женских духов - приторным и липким. Таким, что заполняет комнату, стоит ей - девушке, женщине, бабке - войти в комнату, и вот, через пару минут все вокруг пропитано этой сладкой пленкой. Она ложиться поверх кожи, раздувается облаком у мебели, и ты задыхаешься. Хочется прижать платок к лицу и вдохнуть приятную терпкость собственного запаха. Провести носом по вдоль по плечам, вдыхая. Пиджак, как и рубашки, майки, шейные платки - все уже давно пропитано тобой, и этот аромат не смывается и после стирки - только отступает не на долго, перебитый более яростным, более навязчивым. Но твой сильнее, и он вновь - раз за разом - возвращается. И ты чувствуешь себя уверенней.
Сбоку слышится какой-то вопрос. До элементарного абсурдный, глупый.

Люди.
Как же я их ненавижу.
Ногти впиваются в нежную кожу ладони - я опасаюсь, что на бледной матовой поверхности выступят капельки крови - что же, всегда можно списать на разбитый бокал вина.

Томас Певерелл был невероятно терпелив и именно это спасало его долгие годы.
Сейчас на руке расцветают небольшие полукруги-полусолнца. Они настойчиво твердят о том, что люди несовершенны, что в сотый раз приходится пояснять элементарные вещи. Ярость поднимается изнутри, чувствуя, что ей рады, что она уместна, но железная выдержка нуждающегося не дает ей выплеснуться фонтаном, и Томас оставляет для нее лишь тоненький желобок - все, на что он может пойти. В речь добавилось еще пренебрежения, в голос - холода, на руку… на руку - отпечатков ногтей. Но они не станут шрамами - для этого Певерелл слишком хорошо держит себя в руках. Не смотря на это, его губы едва не расплываются в высокомерной усмешке - только ее отблеск отсвечивает на лице. Он чувствует невесомость. Воздух наполняет его изнутри, ярость набухает в венах, в пространстве между клетками, которое заменяет несовершенному человеку память. Память играет против него, напоминая о множестве ситуаций, где он позволил себе выпустить воздух на свободу, когда он пошел за бешено стучащим от нетерпения расплаты сердцем. Это редко заканчивалось хорошо. Почти никогда.
Поэтому - только секундная эмоция, мелькнувшая на расслабленном лице - намеренно, осознанно - и спокойный ответ тембром, который подобен известной мелодии от мальчишки-крысолова. Он уводит за собой, пусть и отдает опасностью - не смертельной, нет. Зачем убивать, если можно уничтожить?
Действительно. Медленное начало конца. И конец будет долог.