Сентябрь, начало учебного года.

Седлай мне коней –
Я разрываю землю руками,
Я докопалась до памяти прошлых жизней.
Я все еще в ней –
Я задыхаюсь от этой памяти,
Я защищаю свое сознание, как знаю.

Всё темноте обретает чудесное свойство –
Падать на пол, разбиваться вдребезги…
И вот я прошу: не оставляй меня, Господи,
В этом модернистическом бреде.

Звонок раздался над головой и, торопливо идя по широкому каменному переходу между корпусами, будь трижды проклят масштаб архитектурных планировок британских университетов и колледжей, Адель доставала из мысленного небытия материал.
Лекция сегодня или практика? А может вообще лабораторная...нет, только не лабораторная.
Ты мучительно думаешь "чёрт подери, хоть бы сейчас не лабораторка", а потом вспоминаешь, что ты преподаватель и это больше подходит для бородатого анекдота, но сегодня пренеприятнейшее вырисовывалось правдой жизни.
Следующим, что прокляла Адель, была лестница, а сразу же за нею деловые костюмы, с их классическим покроем.
Шаги отдавались под сводами и одними из этих сводов были своды черепа, что немедленно заставило думать о расстрельных списках обучающихся.
Взбешенность из-за пошива собственной юбки, дело крайне необычное, с этим многие будут согласны.
Но у профессора Лоухилл была веская причина. Хромота разыгралась снова, пришлось опираться о стену, потому что трость оказалась забыта в учительской. На работе она то и дело её где-нибудь забывает. Большинство врачей(громче всех - Лилит) хором скандировали, что левая нога, спустя столько лет, если не практически здорова, то уж физиологических причин хромать не существует.
- Профессор! - пришлось неловко обернуться, схватившись за перила, дабы увидеть, как спешащая к ней первокурсница любезно протянула трость: - Возьмите, пожалуйста.
- Спасибо, Эми. Очень кстати.
Пальцы ласково обняли деревянную рукоять цвета шоколада, навершием оказались две замысловато расположенные лошадиные головы; это было неудивительно.

Адель была искренне одержима лошадьми, как Галилео Галилей тем, что Земля круглая. Как Дон-Кихот подвигами. Как Виктор Франкенштейн...стоп, а вот это уже перегиб. Идея фикс была до того сильна, что профессор добилась разрешения, разумеется, не меняя общей планировки - внести некие изменения в свой кабинет. В дизайн своего кабинета.
На её столах обязательно стояла одна, а то и несколько фигурок коней. Гривастые мудро, по-доброму, смотрели со стен, брелков, книжных закладок. Если бы она не боялась боли: обязательно сделала бы себе татуировку, известно с каким рисунком.
Наконец добравшись до двери, ведущей в аудиторию, Адель собиралась было войти, но из-за угла резко вывернул лохматый молодой человек. Он явно спешил, проспал, забыл, едва не умер, переводил через дорогу роту старушек. Эту фамилию склоняли как преподаватели, так и студенты.
Певерелл.
Несмотря на то, что очень небезопасно было. С другой стороны, фамилия отца и сына это ведь разное. Порой, диаметрально-противоположное как небо и земля.
Терпеливо дождавшись, пока парень дойдет до аудитории биологии, да-да, у Гарри сейчас было именно её занятие, иначе она бы не остановилась, Адель выпрямилась, картинно вздыхая:
- Опять опоздали, мистер Певерелл.
Из кабинета доносился легкий гомон, который всегда бывает, если ты не вошел ещё до звонка и не успел создать дисциплинирующую атмосферу.
Впрочем, способностью наводить ужас и оцепенение одним своим присутствием, как некоторые, пальцем не показываем, все знают и так, профессор Лоухилл всё равно не обладала.
Покосившись на ручку двери, рывком подбросила в ладони трость, грохочуще постучав деревом о дерево. Вышло слышимо. Спустя полминуты, стало на балл тише.

начало июля прошлого года

Отпуск начинается с выдоха. Отпуск начинается с ярких буклетов про интересные страны, расположенные на морских побережьях. Отпуск начинается с покупки новых туфель, косметики, сумочки. Отпуск начинается с того, что кое-что заканчивается, наконец-то. Работа.
Отпуск Адель Лоухилл каждый год начинался одинаково. С конюшни. Вот и сегодня она была там уже в шесть часов утра.
Осторожно гладила лоснящиеся шеи, бережно расчесывала гривы, угощала сахаром любимчиков и рассказывала про то, как же надоели студенты, феерично умудрившиеся загреметь на пересдачу. Для того, чтобы не сдать предмет, ею преподаваемый, как считала профессор, надо быть полным идиотом с соломой вместо мозга.
Нигде не вышло бы расслабиться лучше. Хотя, было такое место, но о нем лучше никогда не упоминать всуе.

Раз уж о чем-то всуе поминать нельзя, то вечером можно(и нужно!) заглянуть в кабак. Сегодня делала это прицельно, принципиально, намеренно и даже не для того, чтобы в хлам официально напиться, имея на это основания, разрешения, длиною в месяц + причины, длиной в жизнь. Никто бы не догадался, впрочем, что это так.
Черноволосую хаотичную макушку, которую можно было перепутать разве что с длинной растрепанной щеткой из каморки уборщицы, а щетки уж точно не сидят за барными стойками; она заметила лишь в третьем заведении.
Кратко пристукнув тростью, для привлечения внимания, не сразу забралась на высокий стул рядом. Приподняла брови, бесцеремонно схапав низкий стакан Гарри. Прикинув, виски, коньяк, или ром - хлопнула половину, угадать слету не вышло, зато скривиться получилось на отлично:
- Фу. У вас отвратительный вкус, мистер Певерелл. То есть, не у вас конкретно, но пойло шлак.
Немного помолчала.
"Что ему сказать, паренек наверняка получил непоправимый разгром от отца, шут его поймет, сюда притопал не напиваться, а нажраться в конкретику. Или я не права?".
- Вероятнее всего, это вам по барабану, но я была категорически против вашего отчисления.

____________________________________________________________________________________

Отредактировано Alice Longbottom (2017-02-20 03:33:15)

Сентябрь, начало учебного года.

- Простите профессор.
Ответил Певерелл, как и полагается хорошим студентам. Если бы сейчас ей кто-нибудь сказал, что Гарри и первый год продержится с горем пополам, она бы представила все пытки мира, на практике применяемые его отцом(совсем даже не досточтимым) на всем, без исключения, преподавательском составе.
Она бы удивилась, если бы узнала, что Томас не постарался бы привлечь все свои связи, методы, способы, дабы протащить отпрыска сквозь муки академического, так сказать, ада. 
- Входите, раз уж мы оба опоздали.
Пропустив его вперед, она появилась на пороге, окинув класс взглядом. Дождавшись, когда уляжется дополнительный гомон, связанный с тем, пока Певерелл расположится на своем месте, она остановилась у стола, взглянув на доску.
Доска оказалась девственно чиста, что ж, отлично. 
- Итак. Записываем тему сегодняшней лекции. «Биология индивидуального развития». Первое... «Онтогенез как процесс формирования фенотипа», второе: «Периоды онтогенеза», третье: «Общая характеристика дефинитивного фенотипа». Такова структура нашего сегодняшнего занятия. Итак...
Эмбриология восходит к Аристотелю (4 век до нашей эры). Аристотель в своем труде о возникновении животных высказал идею: «Развитие организма – цепь последовательных новообразований из неорганизованного зародышевого материала» - теория эпигенеза («после развития»). 
Понимая, что она уже начала вещать, профессор вдруг бросила взгляд на классный журнал, вернее, лучше сказать группы, или журнал факультета и сощурилась.
- А кто сегодня отсутствует?
- Драго Снейк. 
- Оу...что же, у него опять выступление оркестра, где никак не обойтись без рояля, или фехтование, которое, безусловно, важнее моего предмета? Очень жаль. Придется кому-то из вас ему передать. От меня привет, в виде реферата на тридцать четыре страницы, а так же презентации на тему «Генетические основы селекции. Подбор и оценка первичных материалов для селекции». 
Глаза Адель Лоухилл мстительно загорелись и она даже не считала нужным это скрывать. Драго Снейка любили однокурсники, он учился на отлично, многое успевал, был вполне симпатичным неплохим парнем.
Но было кое-что, чего она не могла ему простить. 
Он так и не стал её крестным сыном. Его отец занимался любимым делом, прямо тут, под боком, премерзко маяча с возлюбленными штативами и был вечность женат на женщине своей мечты, а та его любила без памяти, черт бы знал за какие заслуги. 
И больше всего Адель ненавидела Драго Снейка за то, что работая в одном здании с его отцом, в очередной раз вызовет мать, чтобы маринуя её у себя в кабинете полтора часа, опять не найти сил сказать: «Прости, Лилит, я так скучаю по тебе».
Нет, она будет отрываться, огрызаться, раскочегаривать воздух до тех пор, пока миссис Снейк не сорвется. 
Пока она хрипло не заорет в ответ, срывая голос, пока она не хлопнет дверью, посылая биолога ко всем псам.
Хорошо, что химические лаборатории ниже, ниже, ниже.
Она закопала бы их ещё ниже, если бы могла.

начало июля прошлого года

Адель множество раз пыталась убедить себя в том, что ей плевать на всех. Что времена, когда она была доброй, понимающей и сочувствующей, давно минули.
И всё-таки она весь вечер искала парня, с треском вылетевшего из Хогварда, как пробка из бутылки. Чтобы...чтобы что? Не для нотаций так точно. Убедиться, что он будет в порядке - возможно. 
Давным-давно она и сама успела узнать, что когда ты оказался по уши в...проблемах, то немаловажно даже кто просто мимо пройдет, не то что окажется непосредственно рядом.
- Эмм...ну можно было и не допивать.
- Допивать, мистер Певерелл, нужно. Допивать нужно всегда. Если решил опрокинуть что-нибудь в себя, будь то абсент или яд, делай это до конца, либо не делай этого в принципе. 
- Вы можете быть против чего угодно, кроме мистера Певерелла.
Выдал умозаключение Гарри и она ещё раз окинула его скользящим взглядом. Да нет, он ещё не набрался до беспредела, вроде бы. Хотя...о чем бишь сейчас вещают подростки, напившиеся до беспредела?
Ни малейшего понятия. 
С досадой вспомнился тот злополучный пед.совет, прокатившись вдоль позвоночника мурашками. Она плохо помнила, какие аргументы «за» и «против» приводил каждый отдельно взятый преподаватель. 
Она злилась, из-за того, что обсуждение больше походило на совещание по делу, на самом деле уже решенному. Если ей не изменяет память, профессор Элекстарно всё больше отстранено молчала и, судя по всему, размышляла о том, как бы свинтить. Кое-кто говорил хорошее, кое-кто плохое, кто-то смешивал, но больше всего Лоухилл хотела заткнуть Себастьяна Снейка, причем, вне зависимости от того, что он говорил.
Во-первых потому, что этот малоприятный человек двадцатый год живет у Лилит как у Христа за пазухой, а во-вторых, потому, что он ничего и никогда не терял в своей жизни. По крайней мере, так виделось сквозь точку зрения и призму самой Адель.
Личность же, вынесенная на обсуждение, грозила потерять всё, посредством лишения студенческого места. И подобные случаи вопиющей несправедливости были, пожалуй, единственным, что ещё было способно колыхать в Адель до того сильные эмоции.

Сентябрь, начало учебного года. 

- Я передам, - она отвлеклась, взглянув куда-то в сторону места Гарри и на миг...испытала подобие стыда, довольно скоро откатившее, подобно прибою. Ведь эти двое друзья, как она могла забыть: - Не надо так говорить, от пропуска одной лекции ещё никто не умирал.
Хмыкнув, Адель продолжила говорить по сути. Она, к счастью, не из тех, кто добрую половину занятия щебечет на отвлеченные темы, да про жизнь рассказывает. Отвела душу - и ладно.
Говорить она умела живо и даже интересно. От её звонкого голоса студенты действительно записывали материал, а не спали, или не сидели в совершенной неподвижности, словно педагог зачитывает им смертный приговор. 
Порой студенты спрашивали её о лошадях и каким образом она связана с ними, кое-кто даже знал, но Лоухилл всегда отмахивалась. 
Не совсем понятно, на какую надобность тогда весь кабинет уставлен штуками, так или иначе изображающими лошадей. Возможно, она пыталась научиться. Начать. Об этом говорить, не желая при этом вскрыть себе брюшную полость от и до.
Кстати говоря, кроме лошадей, отвоевала себе профессор и ещё одну вольность. На подоконнике рядом со столом, стояла клетка.
В клетке жила крыса. 
Она была толстенькая и ярко-рыжая. Уже восьмая по счету в крысиной эпопее. Снова мужского пола, почему-то все её крысы были самцами. Этот был приобретен совсем недавно, меньше недели назад и назван Джокером. 
До него был Диззи - кремово-белый,  с разными глазами, один черный, а второй красный. Именно за явление этой гетерохромии, Адель его и приобрела тогда - почти три года назад. Пусть клетка ему будет пухом...
Так вот, тот крыс был единственным, кому она долго подбирала имя. Диззи - тасманский дьявол из мультика. У него были разные глаза. Здесь всё мило, легко, весело и задорно.
Тогда миссис Лоухилл долго удивлялась, обратившись к великому гуглу, как много персонажей, оказывается, бывает с разными глазами.
Среди первых, то бишь топовых поисковых запросов, то и дело попадался Воланд - русский князь тьмы, из великой книги про ведьму, но каждый раз, как Адель читала Волан-д...Волан-д... по коже пробегал пугающий холодок, мурашки, казалось, что на кухне убежало несуществующее молоко, казалось, что не потушенная сигарета подпалила диван и скоро всё вокруг затянет горьким дымом, а ты не выберешься. Точно. Не выберешься.
В-общем, ну её, эту Россию, с её бездонно-глубокими и многогранными литературными героями.

начало июля прошлого года

- Вы так и живете? Все доделываете до конца? 
Она уж было начала искать тонкую пластиковую указку черного цвета, чтобы постучать по столу, а то учеников заносит, право слово...но вовремя поняла, что они находятся далеко за пределами классов, институтских коридоров, аудиторий, даже столовой и двора; до Хогварда вообще не сказать, чтоб близко. 
Да, Певерелла же выгнали. К чертовой бабушке. Взашей. Интересно, у него есть бабушка?
Почему-то бабушка Гарри Певерелла представлялась ей, как почтенная, сильная, немногословная строгая дама. И звали бы её как-нибудь величественно - Пенелопа, например. Пенелопа Певерелл, чудесно звучит. Длинное зеленое, обязательно зеленое платье, лисий воротник, почему-то больше напоминающий дохлую кошку. Или кота. Большого, обязательно рыжего! Рыжущего. Реджинальдского.
Она носила бы шляпу с пером, а может...с целым чучелом стервятника. Потому что Томас, чтоб его Кобру, Певерелл и есть стервятник.
Вы так и живете? Все доделываете до конца? 
Она вдруг попросила у бармена стакан внезапно безалкогольного мохито.
Перед мысленным взором сверкал пьедестал. Первое место. Море цветов. Слава. Овации. Восходящая белоснежными перилами лестница выше, выше, выше...
И тут Рудольф то ли споткнулся, то ли запнулся, то ли разволновался и слишком рано/ поздно начал прыжок. Кувырок, вылет из седла, боль, боль, боль, земля.
Хотела бы я довести до конца ту скачку, мой мальчик?. Больше всего на свете.
Она шикнула, потирая ноющее колено.
- Вы врете, - Адель усмехнулась в высокий стакан, переполненный мятными листьями, но на нарушение или теперь уже отсутствие субординации между ними, ей было плевать: - Иначе не сидели бы здесь. Сюда приходят те, кто не может сам принять решение, и Вы такая же. Какое? 
- Я не могу принять решение? Какое... Я его уже приняла, когда пришла сюда за вами. Тшшшш, прежде, чем вы начнете уверять, что помощь вам не требуется - я уже узнала, что хотела. Вы будете в порядке.
Не собиралась учить вас жизни, Гарри, или лезть в душу. И даже думаю...что действительно не могу принять некое решение, помимо того, которое уже назвала. Кажется, вы несколько разочарованы. Тому, как я умею пить, например. Ничего. С людьми, - она опустила фразу - особенно вашего возраста: - Вообще частенько случаются разочарования.

Отредактировано Alice Longbottom (2017-03-12 13:45:48)

- Горжусь ли я тем, что могу вот так запросто пить?
Она машинально пошевелила черной соломинкой в высоком стакане и, обхватив её губами, вытянула себе в рот очередную порцию мятного коктейля.
Зря. Зря взяла безалкогольный. Вот тот же вкус, вроде бы, но под веками не рождается головокружение, а по венам не бежит дрессированная лава, нашептывая с левого плеча о том, что жизнь сложилась ничуть не хуже, чем у других.
- Не думаю, что этим можно гордиться. Пить умеет каждый, у кого работоспособный глотательный рефлекс, обусловленный комплексом нервно-мозговых импульсов, при участии мышечного аппарата.
Адель знала, что использование специфических терминов Гарри сочтет за насмешку и уж чего греха таить, она использовала этот прием намеренно.
Точно так же сводили с ума доктора, когда бессчетное количество раз называли её перелом трехступенчатыми именами, когда повторяли чьи фамилии носят каркасы для скелетного вытяжения, что за мудреный препарат в капельнице и в честь какого святого названа больница, где она лежит, равнодушно глядя вверх или в стену, а быть может, сжимая зубами подушку, дабы сдержать истошный крик.
Она любила вспоминать Людвига Медичи - потому что встретила его до того, как жизнь скатилась на адскую сковороду.
Потому что та встреча была легкая, словно перо, как пирожное безе и морской бриз. Потому что его окружали тогда лошади, а она неоспоримо была в седле. 
Больше они не виделись.

Разве что в ночных кошмарах, где Адель, стоя в больничной рубашке и напевая бессмысленную песенку, протягивала ему трость с навершием в виде голов коней, а оно превращалось в змеиную. Он сам и всё вокруг становилось кипельной белизной.
Адель шуршала фантиком от карамельки и, продолжая своё "хмм-ммммм, ммммм", безуспешно пыталась вспомнить имя Медичи. 
Амадеус?
Бартоломеус?
Лазарус?
Морфеус?
Эльбрус?
Стоп. Эльбрус это гора, а Амадеус Моцарт.
У змеиголовой трости были зеленые глаза.
- Почему бы не назвать, теперь уже вашу трость, Лилит Снейк.
Предложила бы Адель, но голос бы не слушался, отказываясь произнести самый простой гласный звук.
- Полагаю, Сайорус будет против.
Разве его зовут не Себастьян?
Материализуется вышеназванный, как из телепорта. На него с шипением бросается серебряная кобра, а ещё более внезапно появившийся Драго, рубит ей голову фехтовальной шпагой и спрашивает:
- Ты гордишься мной, мама?

Адель на тон побледнела и пальцы, сжимающие высокий стакан, затряслись.

- Уютный дом, счастливый муж, десятки побед в мировых скачках и очень-очень похожий на меня сын, такие поводы для гордости я бы хотела, мистер Певерелл. Рождество в гостях у лучшей подруги, под какую-нибудь фортепьянную мелодию и то, как она напевает битлов. Вам нет ещё двадцати. Вы можете всё, что захотите. Мне уже почти сорок, это значительно сокращает перечень того, что я могу и загоняет списки того, что я хочу под знак бесконечности.

Отредактировано Alice Longbottom (2017-10-06 12:03:18)

Казалось, Адель уже видела, как кто-то похожий закатывает глаза, встряхивая непослушными темными волосами.
Казалось, она видела, как кто-то похожий задорно жестикулирует или весело бьет дном пустого стакана о столешницу, обнажая зубы в задорной улыбке.
- Вы поэтому пьете одна? Потому что никто не выдерживает Вашего занудства в пьяном состоянии? 
О, мальчик неумело дернул планку вниз, пытаясь уравнять чаши весов. Он сделал это грубовато, Лоухилл едва не почувствовала при этом, как вся земная ось, вместе с позвоночым столбом, сделали полный оборот.
- Вы не видели зануд, как я могла бы решить из этой фразы. И, вообще-то, сейчас у меня в стакане ни грамма спирта. Впрочем, это ещё можно исправить.
"Как раз это то, что ещё можно исправить".
Гарри уже какое-то время смотрел на неё, но Адель подняла глаза лишь почти через минуту.
В его изумрудном, невыносимо зеленом взоре что-то изменилось. Выдохлось.
Улетучилось.
Нужно пить со всеми влюбленными студентами, кажется, это неплохая панацея от неуместных платонических чувств.
Нужно пить, ломко и откровенно жестикулировать и говорить с влюбленными юношами резким, прокуренным голосом Ригель Элекстрано.
Мало назвать человека занудой или одиночкой, чтобы действительно причинить ему боль.
Но ты свободна...
А вот это было больно.
Ты свободна.
Свободна.
Галоп и грива, неудержимо летящая в лицо. Ритм. Ритм, отбиваемый копытами, ритм, барабанящий в груди.
Отзвук копыт всегда бал биением сердца.
Зеленые глаза смотрели прямо в душу. Хотелось ему сказать: "У вас глаза, мистер Певерелл, Гарри, как у вашей...подождите, с чего это вашей, моей подруги".
- Она умерла. Мы все умерли.
Объяснять, что сказанное было кривой и отвратительной фигурой речи; не хотелось.
Как фраза Чеширского кота: "Мы все сошли с ума, нормальных не бывает".
- Ну ещё скажи, что ты Избранный, - Адель, намного резче, чем он сам, сбивает их на один уровень и кажется, что она с треском провалилась под пол, под землю, в ад: - Пешка на доске, или кукла-марионетка, со стигматом в виде молнии на поллба. Теория не может работать только в одну сторону. Если я себя жалею и всё могу, то какого же черта ты весь такой связанный по рукам и ногам? Идем танцевать, пока я ещё чего-нибудь не наговорила. Судьбы не бывает.
Судьбы не бывает.
И это сказала женщина, слетевшая с золотого пьедестала в свой единственный триумфальный день.