Подковы звенят
По первому снегу,
До северных врат
Без права побега.
Темное пламя в горсти –
Прости! (с)
Солнце в этот день вылупилось какое-то особенно яркое, как весьма удавшаяся яичница на круглой сковороде. Скорее всего, диковато было сравнивать небесное светило и один из самых простых видов кулинарного блюда, но с этим рассветом Адель бы сравнила всё, что угодно и всё, с чем угодно.
Сегодня был грандиозный день.
Ей было совершенно плевать даже на то, что она уже какое-то время через третьих лиц связана с неким безымянным человеком, который, в свою очередь, связан с тотализатором, сложными схемами навара, прочими теневыми делишками, а ей уже несколько раз начислялись с побед какие-то проценты. Щедрые, откровенно признаться.
Об этом не знал никто.
Лоухилл неплохо хранила секреты, хотя, ни разу не проговориться, например, бывшему своей лучшей подруги о том, что она навострила лыжи в странную сторону - вот это было тяжеловато.
И нет, Лилит даже не приходилось в то время раскрывать тайну. Всё было и так видно. И не ей одной. Многим, кроме двух сцепившихся кавалеров...хм, что за время было.
И пусть сама Адель никак не могла понять, как между этими парнями вообще можно было выбирать.
То есть, выбор же очевиден, разве нет?
"Эх, а ведь нехорошо поминать Лилит тем, что я не одобряю, за кого она выскочила замуж...вдвойне нехорошо, если учесть, что она об этом не в курсе".
Себастьян Снейк...был темной лошадкой, как уж не кощунственно сравнивать его с лошадьми, ведь они так прекрасны, добры, восхитительны, идеальны. Такой тип не стоит и конской подковы, самой завалящей да проржавевшей насквозь.
Однако, она относилась к нему в глубине души так, будто он всю жизнь ни за что не про что несправедливо, изощренно и жестоко гнобил на уроках химии её единственного сына, которого у неё никогда..(пока ещё) не было.
sorry not sorry.
Рановато им с мужем задумываться о детях...впереди весь крупномасштабный горизонт побед, триумфов, сверкающих пьедесталов и золотых кубков.
Не исключено, что в отличии от Лилит, она никогда не захочет детей в принципе.
В день соревнований она всегда поднималась ровно в пять утра, чтобы успеть не только подготовиться физически, но и морально, имея возможность подольше побыть с конем, настраивая их обоих исключительно на победу.
Скачки - это вам не автомобильные соревнования, это вам не хухры-мухры, даже сверхбыструю гоночную машину перед ралли необходимо ощущать, до последнего винтика мотора.
Что о лошади говорить. У неё есть сердце.
Лошадь может бояться, переживать, волноваться... Всадник и конь это команда и от её сплоченности, от её внутреннего взаимопонимания успех зависит на 90%.
Её коня звали Рудольф. Он был вороной, замечательный, в полном расцвете сил.
Они работали вместе с тех самых пор, как Адель занялась конным спортом.
И это было именно то единое целое, о котором пишут в эталонных описаниях.
Лучше и быть не могло.
Сердце человека и лошади превращалось в одно...безудержные реки адреналина, воли, тревоги, стремления к победе обретали общее русло. Оставался только бег.
Слаженный, барабанный, великолепный.
Она не успела понять, что произошло, сильнее пригибаясь к шее верного друга и входя в поворот, за которым был следующий барьер.
- Рудольфус!
Это был перепуганно-волнительный вскрик тренера, почему-то наставник называл коня исключительно так, сколько его Лоухилл не поправляла.
- Рудольфус!!!
Окрик обрел силу.
Мир замерцал багрово-кровавым, вывернулся вверх тормашками, подкатил к горлу и сделал головокружительный кульбит. Кто-то всё ещё звал Рудольфуса, пока всё тело прожигала адская боль.
Сквозь боль слышался смех. Смех был ледяной, отрывистый, безумный.
И женский.
Кому-то на трибунах смешно?.
Кто же способен так глумиться над ней...
Боль, сперва раскатанная по всему телу, как сдобное тесто, примятое скалкой, принялась обретать эпицентр.
Адель начала смутно ощущать землю под собой, сквозь вьющуюся тошноту различать взволнованные голоса вокруг, суету, кутерьму, гаркающие требования позвать врача...
Врача.
Она пыталась хоть немного приподняться, унять головокружение, чтобы открыть глаза, разглядеть ушиб. Ведь это ушиб?
- Не смотри туда... - голос тренера, склонившейся над нею, сильно дрожал.
- Кто смеялся? Где...где она?
- Она?
- Она смеялась.
- Тшшш. Тебя экстренно переправят в центральный госпиталь Лондона. Уже вызвали вертолет.
- З...зачем мне в...вертолет? Я сейчас поднимусь. Я сейчас.
Потом она увидела в районе коленного сустава своей левой ноги пузырящееся кровавое месиво, на осколки рифов торчащих костей были безнадежно намотаны связки и мышцы. Или не связки? Что-то. Куда-то. Не разбирается она в анатомии... Валун сустава, вывернутый под неестественным углом оказался более узнаваем.
Нога не шевелилась совсем. То, что осталось от ноги. То, что осталось от ноги, казалось последствием разрывного снаряда второй мировой, сдетонировавшего в паре метров.
Северо-антарктический женский смех вернулся, заполняя окружающее невыразимым сумасшествием и тупиковой безысходностью.
Адель закричала.
Несколько месяцев спустя.
Лондонский госпиталь.
Кажется, на дворе было лето. Кажется, у Лилит уже успел родиться ребенок, которому она так и не стала крестной матерью.
Она знала каждый способ лечения и физической реабилитации сложных переломов наизусть.
Она знала мудреные названия аппаратов, металлоконструкциями внедряемых в плоть и возводимых вокруг ноги. Она знала бастионы, используемые над кроватью, чтобы удерживать на весу поврежденную конечность и при этом обеспечивать...
К дьяволу!
Адель зло сжала подлокотник инвалидного кресла, напряженно глядя в окно и изо всех сил стараясь не смотреть на, провались он в преисподнюю, гипс.
- К вам посетитель, Адель.
В палату заглянула сестра.
Кресло продолжало быть немо и оставаться развернутым к окну. Она молчала.
На прикроватной тумбе стояла фотография в рамке, стекло которой явно некогда потрескалось от удара, расходясь паутиной трещин.
С фотографии улыбалась сияющая молодая девушка в ярко-красном платье. Темные волосы свободно рассыпались по плечам, длиной доходя до середины спины.
Фоторамка была горизонтальная. Со второго взгляда можно понять, что большая часть снимка безжалостно оторвана.
Вместилось бы ещё несколько человек. Два, или три.
На плечо оставшейся фигурки падала медно-рыжая прядь и кусок чего-то кипельно-белого, подозрительно напоминающего тюлевую занавеску, но скорее всего это была фата.
Отредактировано Alice Longbottom (2017-03-08 07:56:08)
