...Моя смерть из тех, что кладет твою руку между ладоней
и шепчет «только не умирай».
И вот тут ты просто обязан сдохнуть –
как трагикомик и самурай

«Мир несправедлив в принципе и к нам в частности» - это была старая истина, которую Фрэдди Лоухилл знал слишком хорошо. Мир был несправедлив к нему упрямо и нечестно. Или это просто он был несправедлив к миру?
Мир был болезненным, злым, опасным местом, и день ото дня он становился все более чужим. Хотелось лечь, закрыть глаза и перестать быть, но именно это Альфреду Лоухиллу было не по зубам.

Осень сменилась зимой, улицы города занес первый снег, редкий и слабый, еще не обещающий начала снегопадов.
Раньше Альфред любил снег. Раньше он любил зиму и снежные выходные. Серые запорошенные белым дни, когда можно было встать попозже и долго одеваться. Надевать свитера и теплые носки, укутываться шарфом, натягивать шапку почти до бровей и обязательно проверять наличие перчаток в карманах. И не забыть набрать целый термос горячего свежесваренного кофе.
До ипподрома он обычно добирался на такси, и еще какое-то время шел пешком, загребая ногами снег. Если оглянуться – на белом покрытии оставались его одинокие следы.
У Адель был потрясающе красивый зимний костюм для верховой езды, с меховой опушкой. Альфред ничего не понимал в шмотках, но мог часами рассматривать одежду Адель, ее украшения, перчатки, шарфики, сумочки, все эти мелочи, подобранные с трогательной тщательностью. Сидя на коне, она казалось Снежной Королевой, величественной, красивой, припорошенной снегом, которые в свете слабого зимнего солнца казались россыпью драгоценных камней.
Только она не была Снежной Королевой. Она была самой красивой женщиной на свете. Его женщиной. Его женой.
Альфред добредал до скамейки, усаживался, предварительно стряхнув снег, пил кофе и смотрел на Адель. На то, как она склоняется к шее коня, как становится единым целым с величественным, красивым животным. Ее хотелось рисовать на картинах и увековечивать в иконах.
Потом тренировка заканчивалась, Адель уводила коня в стоило, и Альфред еще какое-то время ждал, попивая кофе. Смотрел на падающий снег и ни о чем не думал.
Потом она возвращалась к нему.
Они завтракали в какой-нибудь кофейне неподалеку (всегда в разной, и вскоре Фредди стало нужно разрабатывать их маршрут, чтобы не повторяться) и Адель взахлеб рассказывала о тренировке, о скачках, а Альфред просто смотрел на нее, слушая ее голос, как слушают музыку.
После завтрака они долго гуляли, ходили, загребая снег, играли в снежки и валялись в сугробах, как дети. Адель смеялась и счастье лучилось из ее глаз, а у поцелуев был вкус кофе и снега.
Когда это закончилось?
Когда они перестали быть людьми, которые любят друг друга?
Когда она перестала любить его?..

Нож вошел слишком глубоко, и Фрэд дернулся, выныривая из воспоминаний.
Горячее и красное потекло по груди, и следом за ним по телу растеклась боль, напоминая, что он еще жив. Что он еще может хоть что-то чувствовать.
Бутылка стукнула о зубы, когда Фрэдди сделал глоток. Потом еще и еще один. Горячее разливалось в груди, обжигало горло. Хотелось откашляться. Хотелось выкашлять сердце вместе с кровью, всадить нож поглубже, сделать так, чтобы оно перестало биться, перестало качать кровь, перестало болеть.
Чувствовать боль день ото дня становилось все более невыносимо. Чувствовать вообще было невыносимо.

Фрэд давно не видел людей, забывал, как выглядят лица, как звучат голоса. Единственный человек, с которым он говорил, был он сам, единственное лицо, которое видел – его собственное отражение в зеркале.
Еще он помнил Лилит, зашивавшую его. Как давно это было? Несколько дней назад? Недель? Месяцев?
Месяцев.
Он хотел бы, чтобы она ему приснилась, но это не было сном. Хотя бы потому, что швы пришлось снимать самому – уж это-то он мог сделать. Хоты бы потому, что она оставила визитку хирурга по имени Уилбер Мэйсон. Фрэдди обещал, что позвонит ему, если станет совсем плохо – но так и не позвонил. Или просто не было настолько плохо?

Алкоголь горечью растекался на языке, и Альфреду вдруг на короткое мгновение захотелось все прекратить. Захотелось перестать калечить себя.
Захотелось выйти на улицу, в предрождественский снег, пройти по улицам, загребая ногами снег, добраться до ипподрома…
И что потом?
Никто не будет ждать тебя там, Альфред Лоухилл.
Женщины, которая нужна тебе, там больше нет.
Ничего для тебя там больше нет.

Он все-таки заставил себя одеться: надел свитер и теплые носки, замотался шарфом, натянул шапку до бровей. Кровь пропитывала майку под рубашкой, становилась из горячей холодной, и перед глазами все плыло то ли от алкоголя, то ли от потери крови.
Альфред проверил перчатки в карманах пальто, запер дверь.
Снег бросился ему в лицо, колко тронул искусанные губы, замер на ресницах. Украшающие столбы гирлянды казались разноцветными шариками в темно-сером небе. Фрэд выбил из пачки сигарету, сунул в зубы. Вдохнул холодный воздух вперемешку с сигаретным дымом.
И шагнул прочь от дома, в муть улицы, полную предпраздничного торжества – такого горького и сладкого сейчас.

Pain is not a punishment,
Pleasure is not a reward.

Если бы можно было выбирать свою смерть, Альфред Лоухилл выбрал бы пулю, пробивающую череп. Короткая вспышка боли, когда девять грамм любви с хрустом входят между бровей в кость черепа. А потом блаженная темнота.
Еще неплохим вариантом казался выстрел в сердце, хотя в этом случае, кажется, никто не обещал мгновенной смерти.
Не смотря на всю свою страсть к членовредительству, Фрэдди боялся боли. Больше всего на свете он боялся долгой, мучительной смерти. От перерезанных вен, например, когда с каждой секундой можно физически почувствовать, как жизнь уходит из тела. Или от падения с высоты, когда с хрустом ломается позвоночник и пронизывающая все тело острая боль предшествует смерти. Или от сбивающей машины, распарывающей кожу, выкручивающей кости и суставы, выворачивающей наизнанку внутренности и оставляющей на асфальте кровавые следы шин.
Или на снегу.

Резкий звук тормозов вывел Фрэдди из привычного предобморочного состояния. Он сделал усилие, чтобы не опереться ладонью на капот машины, которая чуть было не размазала его по дороге на ближайшие километры. И еще одно небольшое усилие, чтобы услышать, что именно ему кричит высунувшийся из окна мужик.
- Если ты уже насосался, сделай одолжение, умри не под моими колесами! Вон отличный сугроб около тротуара, посади туда задницу и замерзни! Идиот!
Идиот? Ну, это не новость.
Возмущение мужика было таким искренним, таким настоящим на фоне дешевой показухи окружающей предрождественской пасторали, что Фрэдди замер и даже его глаза прояснились. Все вокруг как будто пестрело лозунгами: «Мы все счастливы!», «Давайте веселиться!», «Да здравствует смена года!» - мерцало гирляндами и цветными фонариками, тут и там торчали искусственные елки с аляповатыми звездами на вершинах и нетрезвые актеры в костюмах Санта Клауса, изображающие веселье.
Мужик в машине счастлив не был. И безудержное веселье явно не входило в его планы.
Не то, чтобы это заставило присмотреться к нему повнимательнее, но Фрэдди почувствовал вдруг неожиданную и странную симпатию, как будто именно сейчас ему было критически важно встретить кого-нибудь, кто был бы таким же, как он сам. Таким же одиноким, замкнутым, таким же отдаленным от всего остального мира как будто невидимой стеной.

Когда это началось? Когда ушла Адель, или раньше? Когда он раскрыл дело пропавших детей? Когда они только начали пропадать? Когда Адель сломала ногу?..
Альфред помнил себя прежним: заводилой школьных хулиганов, романтически влюбленным подростком, самым счастливым мужчиной на свете (если не считать ревности к, черт возьми, коню!), подающим надежды молодым полицейским.
Счастливым.
Полным сил, полным жажды жизни. Казалось, в то время мир говорил с ним на одном языке, мир хранил его, как будто для него в этом мире было особое место, крошечное, и при этом неизмеримо ценное. Он чувствовал себя настоящим, как будто каждое море ему по колено. Так оно и было.
Когда это перестало быть так?

Альфред покачал головой, выныривая из тяжелых мыслей обратно в реальный мир. Повел вокруг мутным от алкоголя и потери крови взглядом. Затянулся, медленно выпустив перемешанный с паром дым изо рта.
- Извини, мужик, - сообщил Фрэдди.
Раскаяния он не чувствовал. Зато чувствовал головокружение, горечь во рту и мелкие точки перед глазами, расползающиеся темнотой. Нужно было отойти от машины, дать человеку проехать и, еще лучше, доползти до тротуара, чтобы следующий обладатель железного коня не переехал его бренное тело. Потому что стоять это тело уже едва ли могло – ноги были ватными. И сугроб около тротуара казался все привлекательнее.
Фрэд выронил сигарету в снег, глотнул воздух побелевшими губами.
Интересно, если я упаду прямо сейчас, он меня переедет?
Конечно нет, что ты за идиот. Никому не хочется в тюрьму.
Я бы себя переехал.
Ладони под тканью перчаток вспотели, потом вдруг онемели от холода. Холод поднимался по рукам от запястий до плеч, как будто пробирался между кожей и слоями одежды. Заныло в груди и больно, резко крутило живот. Алкоголь, потеря крови. И…
Когда ты ел последний раз, Альфред Лоухилл?
Вчера? Или позавчера?
- Я сейчас отойду с дороги, – пообещал Фрэдди мужику.
И его стошнило алкоголем и желчью.
Прямо на капот чужой машины.

I've seen excitement, and I've seen boredom.
And boredom was best.

Каждый год более ста тысяч людей пропадают без вести  в Великобритании - то есть через каждые пять минут исчезает один человек. Статистика Королевской канадской конной полиции показывает, что в текущем году зафиксировано в общей сложности шестьдесят тысяч пропавших без вести. Отчеты показывают, что за текущий год сорок тысяч людей пропали без вести во Франции, пятьдесят тысяч в Германии, почти десять тысяч в Испании, тысяча сто - в Италии и пятьсот в Греции.
Как это происходит? Проще простого: ты выходишь на улицу изрезанным и пьяным, и незнакомый мужик силой усаживает тебя в свою машину.
Выглядит как завязка для бульварного романа. Или для фильма категории Б.
Даже жаль, что ты не хорошенькая девушка, Альфред Лоухилл.

Впрочем, когда двигатель машины взревел, Фрэдди был совершенно, стопроцентно уверен, что его сейчас переедут.
И поделом. Нечего блевать на чужую машину.
Даже и возразить нечего.
Переезжать его, впрочем, не собирались. Мужик явно решил, что на сегодня ему недостаточно неприятностей, потому что поставил машину у обочины и открыл переднюю дверь.
- Садись в машину! Я только что еду с суток в гребаной больнице, так что если не хочешь, чтобы я башку тебе скрутил, просто шевели ногами.
Нет, Фрэдди совершенно не хотел, чтобы ему скрутили башку. Еще он совершенно не хотел садиться в машину к незнакомому мужику.
Как будто у них обоих и без того мало проблем.

Все полицейские, проработавшие в полиции хоть сколько-нибудь долго, удостаиваются чести отправиться в школу или какой-нибудь университет с простенькой лекцией на тему «что делать подрастающему поколению, чтобы жить долго и умереть от старости». И лекция эта вовсе не о том, что употреблять нужно умеренно, предохраняться - всегда, пока дети не входят в твои планы, а полное медицинское обследование неплохо бы проходить хотя бы раз в два года. Вовсе нет. Вместо этого лектор в полицейской форме стоит перед толпой скучающих подростков и объясняет, почему не надо садиться в машины к незнакомцам, бродить ночами по неблагополучным районам и покупать траву у непроверенных поставщиков. И хорошо еще, если у полицейского есть в загашнике пара-тройка историй из жизни – на наглядных примерах все становится яснее.
Жаль, что на этих лекциях никто не объясняет, что делать, когда тебе двадцать девять, ты едва можешь стоять от потери крови, во рту у тебя привкус алкоголя и желчи, а незнакомый мужик перекидывает твою руку через свое плечо и тащит тебя в свою машину.
Ах да, еще забыл упомянуть, что твоя жизнь кончена.
Охренительный расклад.

- Эээ, – возмутился Фрэдди невнятно. – Какого хрена ты делаешь вообще?
Разумеется, ему не ответили: дотащили до машины и свалили на пассажирское сиденье, как мешок с костями.
Лоухилл нервно огляделся.
На приборной панели стояла черная бутылка из под рома, которую венчал череп в шляпе с сигарой во рту. Рядом покоилась фигурка крылатой лошади и ее голова, отделенная от тела.
Отлично. Сначала он будет прижигать меня сигарами, а потом что, отрежет мне голову?
А может быть наоборот. Как тебе больше нравится, Альфред Лоухилл?
Мне больше нравится спасаться бегством.
Спасение бегством не удалось, потому что собственное тело оказалось вдруг слабым, тяжелым, неподъемным. Мертвым. Слабая рука дотянулась до двери, но сил, чтобы открыть ее, уже не было.
На место водителя уселся все тот же незнакомый мужик.
- Что, твою мать, ты делаешь вообще? – возмутился Лоухилл вслух.
Не очень информативно, но хоть возмущаться силы есть, и то хорошо.
Побереги их, вдруг он любит, когда кричат.
Оставить панику.
- Это киднеппинг, вообще-то. Похищение человека. Противоправные умышленные действия, направленные на тайный или открытый, либо с помощью обмана, захват человека, изъятие его из естественной микросоциальной среды, перемещение с его места жительства с последующим удержанием помимо его воли в другом месте, – на одном дыхании процитировал Фрэдди вдолбленное полицейской академией определение.
Сейчас он выпнет тебя из машины помирать в сугробе.
И, кстати, он что-то говорил про больницу.
Лоухилл с трудом поборол желание нервно расхохотаться.
Впрочем, если его идиотская, несчастная, переломанная жизнь собиралась закончиться сегодня – так тому и быть. Это явно будет поинтереснее, чем умереть от пьянства и самоистязаний.
Фрэдди подумал и выложил на стол последний козырь:
- И, кстати, я полицейский.
Поддельный.

Отредактировано Frank Longbottom (2018-02-23 20:58:27)