Все слова - как пролитая вода,
говорит "любовь", а звучит "война".

По данным Еврокомиссии, ежегодно в странах ЕС пропадают 250 тысяч детей.
В Великобритании, с населением в 63 миллиона человек, ежегодно регистрируется 140 тысяч случаев исчезновения детей (383 – в день). В 10-миллионной Бельгии в сутки, в среднем, пропадают 4 ребенка. В США в 2014 году список пропавших детей в возрасте до 18 лет увеличился до 466 тысяч 949! В Германии ежегодно исчезает 100 тысяч детей, в Бразилии — 45 тысяч, в Австралии — 20 тысяч, в России — 15 тысяч.
Это значит, что, в среднем, в мире пропадает один ребенок каждые две минуты.
Сколько из них не доживут до утра? Сколько из них станут жертвами чудовищ с человеческими лицами? Скольких из них прикуют наручниками к трубе в амбаре, чтобы мучить день за днем?
Ни скольких.

Альфред Лоухилл и Мартин Харт раскрыли это дело. Их лица мелькали на экранах в каждой новостной передаче, смотрели с первых полос газет.
Патрульный Мартин Харт улыбался на фотографиях, у него были ясные глаза примерного семьянина и железные нервы. Он воевал в Афгане, он не боялся покойников, журналистов и маньяков-садистов. Если кошмары и мучали его по ночам, то они вряд ли страшнее тех, что снились ему после Афганистана.
У патрульного Альфреда Лоухилла на фотографиях были глаза покойника — пустые и мутные, а синяки под ними чернее ночи. В углах его губ пролегли старческие морщины, а волосы выцвели и как будто подернулись сединой. Ничего не осталось больше от его разухабистой, надломленной красоты.

В ту злополучную ночь мир качнулся, как палуба корабля, чтобы разломиться на куски у Альфреда под ногами. Чтобы из целого разделиться на «до» и «после». И дело было вовсе не в пропавших детях.
Совсем не в пропавших детях.
«Я люблю Ригель Элекстрано». Слова рассыпаются на осколки. Мир рассыпается на осколки.
Все рассыпается на осколки.
Адель была маяком в темноте, ее свет мог провести его через самый страшный шторм. Адель была божеством, и достаточно было их небольшого дома, чтобы считать его храмом. Адель была всем — и Адель больше не было с ним.

Позже Фрэд думал — если бы случилось что-то одно — он бы выдержал? Вытащил бы себя за волосы из болота беспробудного ужаса? Справился бы с тем, как рушится мир?
У него никогда не было ответа на этот вопрос.

Адель ушла, и Альфред остался во тьме.

Он не помнил, когда впервые напился — память услужливо вычеркнула это, оставив только обрывки. Холод стекла под пальцами, обжигающую горечь алкоголя и безотчетную боль, когда стекающие по шее капли достигли первых порезов.
Он не помнил, когда впервые напился так сильно, что с утра был все еще пьян.
Зато помнил, какие у Кэри Фуканаги были расширившиеся, испуганные глаза и как щекотала ладонь кровь, стекая из неплотно перевязанного запястья и расцвечивая пол управления. Фрэд почти ждал, что Фуканага его ударит — на месте начальника он бы ударил себя сам.
— Отпуск, — сказал Фуканага спокойным, как на поминках, голосом. — У тебя отпуск с сегодняшнего дня. На два месяца. Приведи себя в порядок.
— Я в порядке, — невнятно попытался сопротивляться Альфред, перед глазами все плыло.
Отпуск — это плохо. Отпуск — это значит, что придется сидеть в доме, где больше… где больше нет… где больше нет Адель.
— Харт, отвезите его.

К чести Мартина, он не задавал вопросов. Заставил Фрэда раздеться, споро перевязал  кровоточащие раны. Он всегда знал, что Лоухилл режется — совместный душ сближает.
— Ты бы не увлекался, — посоветовал Мартин.
Он оглядывался и Фрэд понимал: он догадался про Адель, но не знает, как спросить.
— Она ушла, — сказал Лоухилл, потому что не хотел ждать вопроса.
Мартин кивнул, открыл было рот, но Фрэд перебил его:
— Нет, ты ничего не можешь сделать. Я в порядке.
— Нихрена ты не в порядке! — в сердцах воскликнул Харт.
Он действительно ничего не мог сделать.

Когда телефон зазвонил в первый раз, Лоухилл не помнил. Он плохо различал вчера и сегодня, день и ночь. Алкоголь создавал в желудке ощущение пожара, притуплял чувство голода. Вода была красной, когда Фрэд вставал под душ, чтобы прийти в себя.
Он никогда раньше не резался так остервенело, жестокого и глубоко. Так беспорядочно и бесцельно.
Он никогда раньше столько не пил.
Раз в неделю его телефон автоматически отправлял Мартину Харту смс: «Все в порядке, я живой» с легкомысленным смайликом в конце. Больше всех Фрэд боялся, что Мартин догадается выбить дверь.

Первые пару недель Альфред ждал, что Адель вернется. Первые пару недель он прятал алкоголь по шкафам, принимал душ раз в день, перевязывал кровоточащие порезы и ждал, ждал, ждал.
Она не отвечала на звонки. Она ни разу не позвонила сама.
Он понял, что она не вернется.

На телефоне, наконец, сработал автоответчик. Фрэд ожидал услышать Харта или, на худой конец, Фуканагу, но ему звонил Джек Статуар.
Воспоминания накатили, как накатывает первобытный ужас темной ночью: шум ветра в кронах деревьев, кругляш света от фонарика в темноте, дети с глазами зверей, «почему вы не приехали раньше?».
Сквозь шум в ушах Лоухилл едва слышал Джека. Тот просил связаться с ним, дал электронный адрес и дату предполагаемого интервью.
Интересно, о чем он хочет спросить? О чем таком, чего не видел он сам?
Интересно, он спит по ночам?
Нет, не интересно.
«Ok», — односложно написал Фрэд в ответ на просьбу Статуара. Номер Джека был у него с той злополучной ночи, как и номера еще множества других журналистов, так мечтавших снять «героических патрульных» для своих газетенок разной степени желтизны.
И только после того, как сообщение было отправлено, Альфред задумался, зачем он вообще это делает.

Лоухилл надеялся, что интервью взбодрит его, вынудит взять себя в руки, но оказался не прав.
В день интервью он проснулся на полу в коридоре, высохшая кровь стягивала кожу, липла к полу. До ванной пришлось добираться на коленях — у него слишком дрожали ноги, чтобы можно было встать. Холодная вода почти не отрезвляла, пальцы сводило судорогой.
Глядя на себя — изможденного, постаревшего лет на десять — Фрэд впервые в жизни подумал, что однажды может не проснуться. Он почти не ел и плохо представлял, насколько у него сильная кровопотеря. Глубокие порезы — крестом через всю грудь — все еще кровили.
Вместо завтрака Лоухилл выпил чашку плохого растворимого кофе, где алкоголя была ровно половина. Это убрало тремор и цветные пятна перед глазами, но Альфред догадывался, что ненадолго. Интересно, хватит на интервью?
Он осторожно перевязал порезы, прежде чем натянуть майку. Кровь пропитает бинты и ткань, но, если повезет, не дойдет до рубашки. Рубашку Фрэд надел темно-красную, почти черную — на ней не будет видно крови. Повседневные джинсы оказались выпачканы все той же кровью и пылью и пришлось надеть парадно-выходные, неприятно обтягивающие. В таких неудобно падать, зато сидя точно не заснуть. Галстук показался излишним, как и ремень — джинсы и без того ощутимо давили на бинты.
Фрэд накинул на плечи светло-серую куртку, прежде чем вызвать такси — осень обещала прийти через пару недель, но на улице уже было прохладно.
В пальцы вернулась дрожь, когда с приготовлениями было покончено: Альфред вдруг всей кожей осознал, куда именно он едет. И зачем.
Лезвие прошлось по запястью, слева направо, медленно и глубоко. Вдох-выдох, красное капает на белую столешницу. Вдох-выдох, медленно расходится плоть. Вдох-выдох, влажное лезвие с кротким звоном выпадает из рук. Вдох-выдох.
За окном раздался требовательный сигнал подъехавшей машины, Альфред прижал к запястью салфетку — перевязываться не было времени — и вышел на улицу.

«Встреть меня внизу», — написал Фрэд Джеку, выходя из машины в назначенном месте.
Это что, студия? Выглядит впечатляюще. Интересно, на каком этаже у Джека Статуара кабинет?
Ох, заткнись, ради разнообразия, иначе меня стошнит.
Салфетка пропиталась кровью, прилипла к подсохшей ране на запястье. Альфред натянул пониже рукав рубашки.
Он надеялся, что Джек ничего не заметит. И еще — что его не стошнит Джеку на ботинки.

Отредактировано Frank Longbottom (2019-02-10 16:44:15)

...there's no one left to hear you scream
There's no one left for you

Объем крови в теле человека рассчитывается по простой формуле: 7-8 % от общего веса тела. Это значит, что у взрослого человека весом 60 кг около 4,2-4,8 литра крови.
Сколько из этих почти пяти литров можно безболезненно потерять? Обычно летальной считается потеря пятидесяти процентов крови, но на самом деле это вранье.
При потере тридцати и больше процентов наступает гемморагический шок. Двадцать пять процентов: тахикардия и выраженная слабость. Двадцать процентов: то же самое, только меньше тянет упасть в обморок.
Довольно оптимистично, не правда ли?

"Тебя встретит Элис" — написал Статуар и Фрэд мысленно закатил глаза.
Женщины редко оказываются в восторге от искалеченных алкоголиков, которых нужно куда-то вести. И — если он вдруг начнет падать, женщине его не удержать. Хотя, может быть, эта Элис спортсменка…
«Эта Элис» оказалась худенькой хорошенькой типичной секретаршей. Она распахнула перед Лоухиллом стеклянную дверь студии и замерла в нерешительности. Фрэд шагнул в холл и взгляды охранников метнулись в него перекрестиями прицелов. Он хорошо видел, как меняются лица тех, кто смотрел на него: равнодушие — недоумение — удивление — подозрительность.
С лица Элис сползала маска восторга (интересно, что ей про него наговорили?), как будто ее смывали водой. Охранники озадаченно переглядывались, один из них смотрел на рацию так, как будто ответы на все его вопросы были написаны прямо на пластиковом корпусе.
— Я позову Джека, — пробормотала Элис.
Она развернулась, бледная как мел, и быстро ушла, грохоча каблуками.
Фрэд осторожно, чтобы не испачкать куртку, поправил рукав рубашки так, чтобы тот прикрывал пропитавшуюся кровью салфетку.
— Эй, мистер, — окликнул его один из охранников. — С вами все в порядке?
Это такая попытка завязать вежливый разговор или прелюдия перед тем, как стрелять на поражение?
Окстись, Альфред, сейчас охранники в приличных заведениях ни в кого не стреляют. Сейчас вообще никто ни в кого не стреляет.
Кроме полицейских.
— Порядок, — откликнулся Фрэд, прекрасно осознавая, как звучит его голос. Тихо и хрипло, как у ожившего покойника. — Меня сейчас встретят.
— Кто должен за вами прийти? — охранник сделал стратегический шаг вперед, в то время как его напарник явно пытался доложить что-то по рации, то и дело бросая на Лоухилла подозрительные взгляды.
Альфред открыл было рот для ответа, но его перебил голос Джека Статуара.
— Всё в порядке, Тони, — Джек улыбнулся безмятежной улыбкой, которая выглядела сейчас особенно ненатурально.
Охранник сделал стратегический шаг назад, второй кивнул и нехотя отжал кнопку вызова. Его внимательные глаза ни на миг не выпускали Лоухилла из вида.
Фрэд сглотнул, потому что от горькой слюны, собравшейся во рту, было сложно говорить. Статуару явно не нужна была его благодарность.
— Что с тобой случилось? — выговорил Джек. Вряд ли он когда-либо в своей жизни видел настолько опустившихся людей.
Чтож, все бывает в первый раз.
Не дожидаясь ответа, Джек взял Лоухилла за предплечье и потянул за собой. Фрэду потребовалось время, чтобы приноровиться к его шагу, хотя идти было совсем недалеко — ноги заплетались, как будто колени и лодыжки были выворочены из суставов, и снова начала кружиться голова.
Кабинет, в которой Статуар привел его, оказался конференц-залом, или просто внушительной переговорной.
Альфред дождался, пока Джек отпустит его руку и как можно осторожнее снял куртку: запястье кровило слишком сильно, а кровь плохо отстирывается со светлых вещей. Когда он складывал куртку на спинке ближайшего стула, на пороге кабинета появилась хорошенькая секретарша Статуара.
Элис? Да, точно, Элис. Надо запомнить, вдруг пригодится.
Ну да, например для фразы: «Элис, вызови скорую».
— Джек, что принести? — спросила девушка и Статуар отчетливо вздрогнул.
Лоуихлл подумал невпопад, что не так уж Джек и в порядке, как хочет показаться. Не так уж он и в порядке, как кажется.
— Аптечку, — откликнулся Статуар. Соображал он на удивление хорошо — лучше Альфреда. — И большой стакан очень крепкого и сладкого кофе. И скажи боссу, что эфир откладывается до дальнейших указаний. Не говори ему, где мы. Соври что-нибудь.
Девушка кивнула, прежде чем выйти из кабинета, и осторожно прикрыть за собой дверь. На ее все еще бледном лице было написано удивление.
Фрэд проследил за ней взглядом, прежде чем медленно пуститься на ближайший стул и вытянуть руку так, чтобы кровь из запястья капала на пол, а не на столешницу или джинсы. Перед глазами плыло, Лоухиллу казалось, что он вот-вот отключится, и сложно было понять, почему именно: из-за потери крови, недоедания, нервов или всего сразу?
Джек повернулся к Фрэду и Лоуихиллу пришлось приложить усилие, чтобы заставить себя смотреть на него. Забавно, как мало изменился Статуар с того злополучного дня (ночи), когда они встретились в том злополучном лесу. Забавно, как сильно изменилось все остальное.
— Ты выглядишь просто ужасно, — сообщил Джек прописную истину.
Фрэд криво усмехнулся.
— Мне не нужно было приезжать, — проговорил он медленно, с трудом подбирая слова. — Извини. Я подумал: выползу из дома, поговорю с живыми людьми, это меня взбодрит...
Лоухилл перевел взгляд на собственную руку, проследил за тем, как капля крови стекает по коже и падает на пол, оставляя уродливую кляксу.
— Нихрена это не взбадривает, конечно, — резюмировал Фрэд. — Извини за пол. Я бы сказал, что я все уберу, но, честно говоря, я даже не уверен, что не отключусь прямо сейчас.
Разговор явно не складывался. Неплохо было бы сказать что-нибудь… оптимистичное. Ничего оптимистичного в голову не лезло.
Фрэд сглотнул вязкую слюну и добавил приторможено:
— Но я рад, что хоть у кого-то из нас после той ночи дела пошли в гору.

Отредактировано Frank Longbottom (2019-08-24 20:01:01)

"maybe helping is easier than feeling the pain"

Что ты чувствуешь, когда оказываешься один на один с чем-то, что не можешь понять? Что ты чувствуешь, когда мир поворачивается к тебе не той стороной, к которой ты готов и которую ты привык видеть?
Что ты чувствуешь, когда тебе больше не нужно обороняться, когда тебе больше не нужно сражаться, когда мир не ждет от тебя сражения?
Что ты чувствуешь, когда в ответ на твою боль мир предлагает тебе обезболивающее?
Что ты чувствуешь?
Ужас.

— Что ты сделал? — выговорил Джек почти задушенно. — Это ты сделал?
Он выделил голосом это «ты», как будто не верил, что люди на самом деле могут делать это с собой. Что люди на самом деле могут резать себе запястья, чтобы выпустить немного крови.
Милый наивный Джек Статуар. Люди делают с собой еще и не такое.
— Это я сделал, — согласился Фрэд.
Тут даже не скажешь, что не рассчитал. Он все прекрасно рассчитал, от такого пореза нельзя было ни умереть, ни истечь кровью. А то, что кровь плохо сворачивается и он не успел перевязаться — ну да, с кем не бывает. Но от этого тоже нельзя было умереть.
Может быть, в этом и все дело.
— Тебе не взбадриваться надо, а в больницу — выговорил Джек.
Фрэд представил, что сейчас он достанет телефон и в самом деле вызовет скорую и поморщился. Этого еще не хватало.
Лоухилл вяло помахал здоровой рукой.
— Не надо мне в больницу. Там не сделают ничего такого, чего не мог бы сделать я сам.
Он не был таким уж опытным медиком, но когда ты режешься большую часть жизни так или иначе становишься опытным в работе с одним очень конкретным видом повреждений. Очень опытным…

Из прострации Лоухилла вывел вскрик секретарши Джека.
Или она секретарша не Джека, а его босса?
Как там ее зовут? Эмма? Энни? Элис? Точно, Элис.
Соберись, Альфред Лоухилл, если ты свалишься, Статуар вызовет скорую — и вот тогда у тебя будут проблемы. Настоящие проблемы, а не как сейчас.
Ну конечно, то, что сейчас, и проблемами-то назвать нельзя. Так, небольшие неудобства.
Небольшие неудобства Джека Статуара.
Элис рассказывала Джеку, что сделает с ним босс, если через полчаса они не выйдут в эфир. Джек советовал ей послать босса в задницу. Фрэд сидел в полузабытьи и чувствовал только странное, идиотское тепло из-за того, что Статуар пытается сделать что-то для него, Лоухилла, а не рвется спасать свою собственную задницу.
А можно было вызвать скорую и шикарно снять, как бывшего полицейского, после того злополучного дела впавшего в запой и самоистязания, увозят на каталке, предварительно привязав к ней ремнями.
Зрелищный получился бы сюжет.
Отвратительнейший.
Фрэд напряженно сглотнул.
Хлопнула дверь: Джек выставил Элис вон.

Они снова остались вдвоем.
— Пей и не вздумай отключаться, Альфред, — Джек протянул ему кружку с чаем и Фрэд благодарно кивнул, взяв кружку здоровой рукой. Чай оказался горячим и очень, очень сладким — то, что надо при потере крови. — А то мне придется вызвать скорую, а они скорее всего увезут тебя в дурку, когда увидят порез. Только не говори, что ты промахнулся, когда резал колбасу на завтрак.
Лоухилл хмыкнул в ответ на это, сделал еще пару глотков и осторожно поставил кружку на край стола.
— Я режусь, Джек, — сказал он ровно, наблюдая за тем, как Статуар роется в аптечке. — Режусь, когда не могу справиться с собой. Когда настолько хреново, что хочется выйти в окно. Если выйти в окно моего дома, в лучшем случае ногу можно сломать. И то если очень повезет... Последнее время мне хочется выйти в окно постоянно...
Альфред скривился, оборвав себя. Он осознавал, как жалко звучат его слова и насколько Джек — не тот человек, которому стоит это выслушивать. Который должен это выслушивать.
— Ага, мои дела пошли в гору, ты прав, – неожиданно сообщил Джек с невеселой усмешкой. — Жаль только, что эта гора из дерьма.
Он взял Фрэда за запястье, взялся промывать и перевязывать рану. У Джека были горячие руки и совершенно перепуганный взгляд. Наверное, он никогда раньше не видел людей, которые калечат себя по собственной воле.
— Я бы так не сказал, — осторожно заметил Лоухилл, на которое мгновение поймав взгляд Статуара. — Ты во всех новостях. Так почему ты не рад?
Ему на самом деле стало интересно. Настолько, насколько он вообще в состоянии был испытывать к чему-то интерес.
Почему Статуар не чувствовал себя счастливым после того, как получил то, чего желал?
Может быть, потому что он желал чего-то другого?
Статуар завязал узел на бинте и отстранился. Повернулся, чтобы подкатить к Фрэду подставку для проектора. Лоухилл следил за его движениями.
Забавно, каким… другим выглядел Джек, когда не вещал с телеэкрана. И когда не прятался за своей камерой, как за щитом.
Каким настоящим он был сейчас.
— Положи руку сюда, – сказал Джек и Лоухилл благодарно кивнул, положив покалеченную руку на подставку для проектора. Пальцы чуть холодило, но это было в пределах нормы.
Статуар тем временем тяжело рухнул на стул, снял очки и начал протирать их полой пиджака. У него были нервные движения человека, оказавшегося лицом к лицу с миром, к которому он не был готов. Альфреду было жаль его, а еще — было неловко и стыдно за то, насколько конкретно сегодня лично он испортил Джеку жизнь.
— Давай ты сам скажешь мне, что надо делать, а то мне хочется передать тебя в руки санитарам. Я вижу, у тебя... гхм... есть определенный опыт, — предложил Статуар.
Лоухилл покачал головой, мысленно отметив, как нехорошо плывет картинка перед глазами.
— Прости, что я приехал вот так, — в который раз озвучил Фрэд. — Перенеси эфир, позвони Харту. Мартину Харту, моему напарнику. Он адекватный, он смотрится как настоящий полицейский и он даст тебе классное интервью. Он сделал для этого дела не меньше, чем я. Даже больше, наверное: он не рехнулся.
Лоухилл невесело рассмеялся, снова взял кружку, чтобы уткнуться в чай. От горячего питья становилось лучше, но Фрэд знал, что этого недостаточно: у него большая кровопотеря и совсем нет сил.
— Что же до того, чтобы сказать тебе «что нужно делать»... — Альфред помедлил, поставил ополовиненную кружку на место. — Джек, ответь себе прямо: настолько ты готов сейчас со мной возиться? Твой эфир висит на волоске, я — не тот человек, которого можно пускать в этот эфир даже без учета моего физического состояния.
Просто признайся, что ты боишься. Довериться ему, принять его помощь.
Я боюсь не принять его помощь. Я боюсь того, что будет потом.
Фрэд медленно пошевелил перевязанной рукой, кожа еще помнила прикосновение пальцев Статуара.
— Потому что какой бы счет ты не выставил мне потом, мне нечем будет его оплатить, Джек.

у тебя не получится превозмочь мир, но мир тебе не враг.
Ими

Иногда бывает так, что мир ставит тебя на колени. Что мир поворачивается к тебе самой жуткой своей стороной, самой пугающей своей стороной и говорит: «смотри».
И иногда то, что ты видишь не жуткое и не пугающее. Не жуткое и не пугающее вовсе. Просто ты слишком не готов к этому.
Слишком не готов это принять.
Прощение. Доверие. Искренность.
Что может быть страшнее, когда ты лежишь на самом дне?

У Джека Статуара тряслись руки, наметанный взгляд Лоухилла отследил, как журналист побледнел и какими напряженными стали выглядетт его движения, как будто он делал над собой усилие даже для того, чтобы дышать. Они оба казались сейчас инвалидами, даже удивительно, как они оба дожили до своих лет.
— Звонить Харту я не буду, он пошлет меня куда подальше. Эфира не будет, но с этим я разберусь потом, как и с этим бредом про счета и всё остальное. Где ты живешь? — выдал Джек на одном дыхании.
Фрэду показалось, что говорить ему так же тяжело, как самому Лоухиллу. Что у него, Статуара, тоже сейчас плывет перед глазами и слишком быстро бьется сердце. Только в его случае дело не в алкоголе и самоистязаниях, вовсе нет. Просто мир врезал Джеку под дых, и Джек был совершенно к этому не готов. Просто мир оказался слишком непредсказуемым.
И ему, Джеку Статуару, нужно сделать что-то, чтобы вернуть себе власть над своим миром.

Лоухилла и Харта таскали на допросы и медицинские освидетельствования, журналисты тыкали им в лица микрофоны, операторы совали камеры. Их фотографии были на первых полосах, их лица мелькали в каждой телевизионной передаче, все вокруг говорили о них и все вокруг считали, что могут их судить.
Кэри Фуканага был в ярости, Мартин Харт был в ярости, и только Альфред Лоухилл не был в ярости, потому что был в отчаянии. Бесконечная круговерть людей, часть из которых называла его героем, а другая часть злодеем и преступником, уже не могла сломать Фрэда, потому что к тому моменту, когда все это началось, он был уже сломан. Потому что стук каблуков Адель звучал в его голове сильнее всех голосов, что окружали его.
Люди очень красивые, когда уходят и закрывают за собой дверь.

— Я не отключусь прямо сейчас, — сказал Лоухилл на всякий случай, потому что, кажется, именно это больше всего пугало Джека. — В том смысле, что тебе не придется тащить меня к машине волоком или закинув на плечо, или я не знаю, что там у тебя в голове.
Фрэдди хмыкнул, допил чай, который на дне был сплошным концентрированным сахаром, и с тихим стуком поставил кружку на столешницу.
Статуар не готов был говорить о долгах, он готов был впрячься в Лоухилла просто так и это было неожиданно и ново. Слишком неожиданно, чтобы переварить это быстро. До сегодняшнего дня единственным человеком, который готов был впрягаться в Альфреда, был Мартин Харт.
Времени на раздумья у них с Джеком, впрочем, тоже не было.
— У меня большая кровопотеря, поэтому я так хреново выгляжу и чувствую себя не лучше. Мне нужно поесть, потом лечь. Впрочем, для начала поесть будет достаточно, — Лоухилл смерил Статуара критическим взглядом, медленно качнул тяжелой головой. — И тебе бы тоже следовало перекусить. Выглядишь ты, конечно, несравненно лучше меня, но на здорового человека не очень тянешь, извини уж.
Губы казались липкими от слишком сладкого чая, Альфред вытер их тыльной стороной здоровой руки.
— У меня дома, как можно догадаться, никакой жратвы нет, только алкоголь. Но алкоголь тут не поможет. Поэтому план такой: поедем куда-нибудь в забегаловку, позавтракаем. Сможешь задать свои вопросы — я отвечу честно, насколько смогу. Правда не уверен, что есть хоть что-то, чего ты еще не знаешь. Что скажешь?
Дурацкий план какой-то.
Какой есть.
«Мужик, я сорвал тебе эфир, твой босс отгрызет тебе голову, но до этого я поэксплуатирую тебя в качестве водителя и поплачусь тебе на жизнь». Он, наверное, всю жизнь только об этом и мечтал.
И это еще повезет, если меня не стошнит ему на сиденье.
Лоухилл фыркнул, пошевелил холодными пальцами перевязанной руки.
— Впрочем, можешь просто вызвать мне такси.

То, что нас не убивает, оставляет на нас шрамы.

Что самое ужасное может с тобой случиться?
Если отбросить в сторону варианты невероятные, вроде падающего на голову метеорита и маловероятные, вроде падающего на голову кирпича, остается еще большой простор для воображения. Например, автокатастрофа. Или падение с лестницы. Или самоубийство. Или… ну, отравление сенильной кислотой, например. Смерть от алкоголя? Инсульт? Инфаркт? Падение с крыши было?
Самое ужасное случается в тот момент, когда ты не можешь больше контролировать свою жизнь. Когда не знаешь, каким будет следующий шаг и не знаешь, каким он должен быть. Когда висишь над пропастью и все, что можно было совершить, уже или совершено — или совершенно бессмысленно.
Говорят, принять помощь зачастую сложнее, чем оказать ее. Просто потому, что иногда самое ужасное, что может с тобой случиться — тебе нужно довериться другому человеку.

Экран телефона Статуара мигал от входящего вызова. Лоухиллу не надо было спрашивать, кто звонит, чтобы догадаться: шефу Статуара нужен был его чертов эфир. И, вероятно, голова Джека в придачу.
— Плохая идея, — сообщил Статуар в ответ на предложение позавтракать в кафе. — Если мы пойдем в кафе, то есть определенная вероятность, что у персонала вызовет вопросы твой внешний вид, а разбираться с наркоконтролем это тоже не самое лучшее начало дня.
Фрэдди вздохнул. Он знал, что не выглядит как наркоман, но еще он очень хорошо понимал, что не все полицейские такие проницательные, каким он сам был когда-то. Когда-то в прошлой жизни, которой больше нет.
Было жутко осознавать, как сильно он сдал. Лоухилл не замечал этого раньше, запертый в четырех стенах своего дома. Ему казалось, он остался прежним, только движения стали менее четкими, да все время кружилась голова. Теперь, наблюдая за Джеком, Альфред понимал, как сильно был не прав: Джек давал ему сто очков вперед. Джек быстро соображал, Джек не боялся рисковать и брать на себя ответственность.
Сейчас Джек Статуар делал все то, что было не по силам Альфреду Лоухиллу: звонил своей секретарше, заказывал им еду и планировал отвезти Фрэда домой.
Осознавать свою бесполезность было… почти неловко. И немного болезненно.
— Если у тебя дома есть алкоголь, то я с удовольствием выпью, — сказал Джек, надиктовав своей подчиненной список еды.
Лоухилл согласно кивнул. Вряд ли Джек накидается так же сильно, как он сам. Надо обладать определенными… способностями, пожалуй, чтобы напиваться быстро и сильно. Способностями, опытом и отчаянием.
— У тебя будут проблемы из-за меня? — уточнил Лоухилл, нетвердо поднимаясь на ноги и забирая свою куртку. Подумал и поправился: — В смысле, насколько большие у тебя будут проблемы?
Интересно, не уволят ли Джека из-за этого с работы?
И если уволят — не придет ли он бить ему, Фрэду, морду?
И не надейся, Альфред Лоухилл, не надейся.

Секретарша, Элис, нагнала их на середине пути и вручила Джеку внушительный пакет. Она бросила на Лоухилла только один короткий, красноречивый взгляд, под которым Фрэд постарался стоять ровнее. Они были под прицелом сотен глаз и здесь нельзя было упасть или уцепиться за Джека — если они оба не хотели, чтобы это оказалось в эфире, снятое скрытой камерой. Сейчас такая техника, что можно снимать практически с любого угла и расстояния — и все равно это можно пускать в эфир.
Сейчас такой мир, в котором очень сложно остаться незамеченным.
А жаль.

— Ты же помнишь свой адрес? — спросил Джек, когда они вышли на стоянку.
Лоухилл фыркнул.
— Я алкоголик, а не склеротик, Джек. Конечно я помню свой адрес. И еще попадаю ключом в замочную скважину, — он помолчал, вздохнул и признался. — Это прозвучало хуже, чем я планировал.
Фрэд назвал адрес и, когда они уселись в машину, забрал у Статуара пакет с едой. Кафе седьмого канала предлагало посетителям сэндвичи, пончики, хот-доги и подобное многообразие хлебобулочных изделий. Лоухилл выбрал сэндвич, соуса в котором на вид было поменьше и с удовольствием вгрызся в него. В конце-концов, между потерей сознания и необходимостью стирать рубашку второе было как-то попроще.
— Сколько еще твое руководство планирует мусолить эту тему? — уточнил Фрэдди, когда сэндвич закончился. — В смысле, я же не скажу ничего нового. В смысле, не сказал бы, если бы был в… кондиции. В этой истории вообще нет и не может быть ничего нового. Так сколько можно?
Он догадывался, сколько можно: сколько угодно, пока зрители не начнут переключать канал. И еще он хорошо понимал, что руководству канала и непосредственно начальнику Джека Статуара все равно, как эти эфиры действуют на тех, кто был непосредственными участниками этой истории. На родителей убитых детей, на врачей, которые занимались ими после всего, на полицейских, обшаривавших лес в поисках трупов.
Вряд ли начальнику Джека Статуара есть дело до того, как хорошо Джек Статуар спит по ночам. Спит ли вообще.
— Ты сам как? — спросил Фрэд невпопад.

Десять ночей в десять раз теплее, чем одна.
И в десять раз холоднее.

Если бы Фрэда спросили, с чего начинается самая сильная дружба или самая сильная вражда, он бы ответил, что со всякой хрени. Люди, которые впоследствии оказываются твоими друзьями или твоими врагами, могут понравиться или не понравиться тебе с первого взгляда, но это ничего не значит. Они могут быть странными, докучливыми, злобными и иметь проблемы с контролем гнева. Они могут пытаться развлечься за твой счет — а потом согласиться на драку. А могут улыбаться и приятно шутить прежде чем сунуть тебе нож под ребра.
Всех из объедиет одно: толика безумия глубоко внутри.
Мог ли Джек Статуар стать ему другом? Или врагом?
Раньше Фрэд был уверен, что ответом будет «нет», но оказывалось, что в Джеке тоже есть эта толика безумия. Которая повлечет за собой бездну.

— Не думаю, что меня уволят, или понизят, или хотя бы премию срежут. Шеф готов с меня пылинки сдувать, пока мое имя упоминают в новостях, — сообщил Джек в ответ на вопрос о проблемах, и Лоухилл только передернул плечами.
То, что описывал Статуар, слабо вязалось с самим понятием «проблема» в том смысле, в котором его понимал Лоухилл. «Не уволят и не понизят», — это не «хорошее разрешение проблемы», это «проблемы вообще не будет».
Фрэд спросил о шоу и Джеку было что сказать.
— Это дает рейтинги, а рейтинги дают деньги. Пока люди смотрят и читают, журналисты будут выжимать из темы все соки, — раньше Фрэду казалось, что Джек любит свою работу.
В конце концов он притащился в лес, полный ловушек, чтобы получить свой материал, и его не испугала ни ночь, ни люди с оружием, ни все, что он там увидел. Но сейчас Статуар рассказывал о своей работе как о чем-то обыденном и скучном, как о чем-то, в чем больше не было искры, не было света, который манил за собой.
Не думаешь же ты, что тебя одного сломала эта история?
Меня сломала не эта история. Вовсе не она.

— Ходят слухи, что на пятом канале собираются сделать спецвыпуск ток-шоу, пригласят экстрасенсов, медиумом и прочих шарлатанов, чтобы они, ну… расследование провели, — продолжил меж тем Джек.
— Какая глупость, — вздохнул Фрэд. — Я даже удивлен, что люди это смотрят… Хотя нет, не удивлен. Они ждут, что вы покажете им самое интересное. Знаешь, что интересно простым обывателям? Ты-то наверняка знаешь, ты же добываешь для них информацию. Им интересны жертвы. Интересно, как все было — из первых уст. Это щекочет нервы, особенно когда они далеко, по ту сторону экрана. Вроде бы кровь, но в то же время ты не пачкаешь в ней собственные руки.
Жертв этой истории невозможно было показывать по телевизору, хотя это наверняка бы понравилось простым зрителям. Дети жили в психиатрической клинике святого Мунго и не было никаких шансов, что они когда-то выйдут оттуда. Не было никаких шансов на то, что они когда-то смогут вести нормальную жизнь — вообще хоть какую-то жизнь.
Джек притормозил, пропуская очень медленную старушку, толкающую перед собой тележку с продуктами. 
— Эта женщина, — Лоухилл кивком указал на старушку, — Она может быть в восторге от твоих передач. Она только и ждет, когда по телевизору покажут что-нибудь особенно жуткое. Расчленение там, изнасилование, реки крови. А потом, когда передача закончится, она выключит телевизор и пойдет готовить морковный суп или что там едят старушки. Люди любят страшные вещи, когда они происходят с кем-то другим. Наверное, так они чувствую себя более живыми. Очень легко чувствовать себя живым рядом с кем-то мертвым.
Лоухилл вздохнул. Мертвым был он сам, выпотрошенным, давно уже не живым. Пустой изрезанной оболочкой, в которой едва теплилась жизнь. Ему самому подошел бы отдых в белых стенах психиатрической клиники.
А еще ему подошла бы смерть, но на то, чтобы себя убить, у него не хватало смелости.
Нужно быть очень смелым человеком, чтобы суметь остановить собственные страдания.
Я смел. Просто… недостаточно.
Ты жалок, Альфред Лоухилл. Жалок, только и всего.

— В целом, всё в порядке, — продолжил Джек, нажимая на газ. — Плохо сплю, пью снотворное. Твой напарник мечтает оторвать мне голову, но ты, наверное, и так в курсе. Шеф платит мне двойной оклад, чтобы я делал нам эксклюзивы и не принимал приглашения других каналов.
— Мартин? Он всем мечтает оторвать голову: это такой характер. И особенности работы воображения. Мне он тоже мечтает ее оторвать, за то, что я тут занимаюсь непонятно чем, вместо того, чтобы работать, — Фрэд устало улыбнулся, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
Он не собирался спать, просто мелькание деревьев за окнами резало глаза.
— Это пройдет, — пообещал Лоухилл невпопад. — В смысле: кошмары и невозможность спать — это проходит. Однажды твоя память вытеснит страшные воспоминания и они перестанут иметь такую силу.
Так говорил ему самому полицейский психолог. Другое дело, что она никогда не упоминала, сколько времени на это потребуется. Хватит ли целой жизни?
Он расслабился и поэтому вопрос, который задал Джек, показался грохотом выстрела, ударом в солнечное сплетение. Если бы слова могли убивать, Альфред Лоухилл уже был бы мертв.
К несчастью, они не могли.
— Как у вас с Адель?
В самом деле, как у вас с Адель?
Как у меня может быть с Адель?
Может ли вообще хоть что-то быть с ней у меня, когда я призрак человека?..
Может ли...
Лоухилл открыл глаза: деревья все так же проносились за окнами машины, солнце ползло по небу, которое оставалось синим. Гром не грянул с небес и конец света не наступил. А жаль.
— Она ушла от меня, — выговорил Фрэд глухим голосом.
Слова ворочались во рту, как будто были слизняками. Их хотелось выплюнуть, как заразу, и прополоскать после рот. Алкоголем.
Чтобы говорить, приходилось прикладывать усилия. Чтобы говорить и сдержать дрожь в руках, лежащих на коленях.
— Я превратился в то, что я есть сейчас не потому, что раскрыл это дело и убил этого человека, — медленно выговорил Фрэд. — Я превратился в то, что я есть, потому что мне незачем жить. Просто я слишком труслив, чтобы все это оборвать.
Ему казалось, Джек может понять его: что-то же у него там было с этой подругой Адель, рыжей Лилит. За давностью лет Лоухилл не помнил подробностей, но, судя по тому, что Лилит теперь носит фамилию Снейк — с Джеком у них все закончилось.
Интересно, как он пережил это?
Интересно, как сильно он ее любил?

Отредактировано Frank Longbottom (2019-08-31 16:59:09)