Себастьян Снейк тяжело выдохнул. Себастьян Снейк тоскливо посмотрел за окно, от души завидуя мерзким голубям. Не то, чтобы Снейк ненавидел голубей - нет, что вы. Себастьяна ждал разговор, как строить который он не знал. С того момента, как Гарри Певерелл переступил порог его дома, даже бесчувственные стены ощущали напряжение и тьму. Состояние молодого человека оставляло желать лучшего. Он мало спал, почти ничего не ел, по большей части молчал и, что самое страшное, ничуть не играл. Его состояние было болезненным и Снейку не оставалось ничего, кроме того как убедить свою лучшую подругу поговорить с парнем. Он никогда не был знатоком человеческой психики, а понятия "душа" для него не существовало. Всё же, он ученый. И ученый химик. Никакого "psycho" в областях его интересов не наблюдалось.
И именно эта цепочка размышлений привела в гостиную его дома Ригель Элекстрано. Но сама Ригель об этом еще не подозревала. Ему было необходимо убедить сию своенравную дамочку в том, что помочь сыну Томаса необходимо. Необходимо именно ей, потому как, никому другому из эскулапов данного толка, Себастьян бы не доверил ребенка. Ригель покачивала ногой в изящной туфельке и вертела в руках чашку, переодически бросая взгляд на Себастьяна. Догадалась, безусловно, догадалась, что мне от нее что-то нужно.
Снейк не был потворником бессмысленных разговоров, он предпочитал говорить прямо и по делу. По крайней мере, с женщиной, сидящей напротив он всегда говорил именно так. И Ригель это ценила.
Но Себастьян ненавидел кого-либо о чем-то просить. Он всегда справлялся сам, с самого рождения, и планировал поступать в том же ключе и до самой смерти. Он не желал зависеть от чужого снисхождения и всего, в своей далеко не радужной жизни, добивался самостоятельно. Сейчас вероятность отказа была достаточно высока. Не потому что Ригель была своенравна и язвительна, не потому, что Гарри был еще очень молодым юношей, почти ребенком, а потому, что Томас отказался от ее ребенка и принял другого. И этим ребенком был Гарри Певерелл.
Себастьян еще немного отвлечённо порассуждал на тему, "Как убедить Ригель и не заставить ее разгромить дом", и начал.
- Ригель, не кричи сразу, сначала дай мне договорить. Ты ведь знаешь друга Драго - Гарри. Да, - он кивнул в ответ на ее нахмуренные брови. - Гарри Певерелла. Том выгнал его из дома. Он сейчас живет у меня. У парня проблемы, насколько я понимаю, довольно серьезные. Ты ведь знаешь, что я бы не беспокоил тебя по пустякам. Он резко изменился несколько недель назад. Меня заботит его состояние. Я хочу, чтобы ты с ним поговорила. Как профессионал. Ты единственная, кто знает Тома достаточно, чтобы помочь мальчишке. Ригель?

Кто бы мог подумать? Себастьян вновь оказался прав. Впрочем, он и не ждал того, чтобы Ригель покорно склонила голову в согласии - скорее уж схлопнется вселенная или второй раз распуститься китайская роза. Себастьян ждал куда более прочувственной и длинной тирады, чем единичный упрек в наркомании в его сторону и в беспорядочных половых связей в отношении миссис Певерелл. Могло бы быть и хуже. Ригель имела на это полное право.

23 года назад.

Себастьян вот уже несколько часов кряду корпел над сборником задач. Поступление было не за горами, а его эксперименты были чересчур смелыми, чтобы дать результаты настолько быстро. Одним глазом он следил за медленно протекающим электролизом водорода. Его успокаивало жужжание выпрямителя, но это было не единственной причиной, по которой в пробирки собирался газ. Ну, по большей части.
Себастьян уже почти одержал победу над коэффициентами, как телефон настойчиво завибрировал. Ему не мог никто звонить. Это было даже более невозможно, чем деление на ноль. Снейк осторожно нажал на зеленую трубку.
- Слушаю.
- Добрый вечер, это Себастьян Снейк? - голос из глубин телефона показался глухим и безразличным.
- Да.
- К нам в отделение поступила некая Ригель Уайт. Ваш номер значился у нее в экстренных. - Ригель, как? - хотелось переспросить Себастьяну, но он сдержался, начав перебирать в голове имена немногочисленных знакомых. Девушка Томаса. Взбалмошная брюнетка. Немного нервная. Какого черта мой номер у нее в экстренных? Мы, на сколько помню, и виделись-то всего пару раз.... Из телефона доносились какие-то звуки. Он совершенно забыл о человеке на другом конце провода.
- Прошу прощения, вы не могли бы повторить?
Вздох.
-Так вы приедете? Или пусть одна лежит? - голос медсестры, или оператора, Снейк не очень хорошо разбирался в тонкостях медицинского персонала - он был нечастым гостем больниц - оставался все так же равнодушен.
- Приеду. Диктуйте адрес.

По большому счету, у Снейка не было вариантов. Не бросать же девушку в одиночестве в больнице. Он прекрасно знал специфику этих мест. Шуршащие бахилы, запах хлорки и лекарств, угрюмые, уставшие врачи и тишина. Себастьян любил тишину и всегда ее выбирал, но в палатах она несла за собой флер безнадежности и смерти. А Себастьян очень осторожно относился к смерти, непросто, так сказать.

Когда он приехал, Ригель спала. Врачи сказали, что дали ей успокоительное и снотворное, чтобы купировать истерику. Себастьян поморщился. Он ненавидел медикаменты. Но ему больше были интересны причины, по которым девушка оказалась в палате.

- Ах, - возвела глаза к потолку чересчур болтливая медсестра. – Ее привезли, она тут билась, кусалась, дралась, ругалась, кричала и звала какого-то Томаса. Ненормальная истеричка. Точно, сумасшедшая, - Снейк презрительно посмотрел на сплетницу, доверительно наклонившуюся над стойкой регистрации. Дура. – Он ее, как я слышала, бросил. И правильно, нечего с такой связываться.  А она, то ли таблеток наглоталась, то ли еще чего… Одним словом, ребенка потеряла. И теперь, все, того, бесплодна. Навсегда.

Себастьяна замутило. Он скривился, запомнил имя зловредной медсестры, чтобы поспособствовать ее увольнению – она абсолютно не компетентна, и нетвердым шагом направился к палате. К Ригель никого не пускали, поэтому он мог только глянуть на нее через стекло. Худые руки  поверх одеяла, разметавшиеся, спутанные грязные волосы, глубокие тени под глазами… Он уходил, зная, что обязательно вернется с килограммом апельсинов, а в голове стучало, сказанное ехидным шепотом: «Навсегда. Навсегда. Навсегда. Невсегда…»

Настоящее время.

Себастьян встал и подошел к окну.
- С сигаретами – на террасу. Ты ведь знаешь, что Лилит не выносит запах дыма, - отвлеченно сказал Снейк. Он не смотрел на Ригель -  ситуация была тяжелой.

- Я не собираюсь тобой манипулировать, мадам Элекстрано. Я не утаиваю факты, и говорю как есть,  – Себастьян развернулся и посмотрел на сидящую на диване Ригель. Она молчала. Он почувствовал себя сволочью. - Томас выгнал из дома собственного сына. Гарри вышвырнули как ненужную тряпку. Как мусор. Ничего не напоминает? – Пауза. Боль. Себастьян подошел к бару и взял оттуда уже наполненный бокал. -  К тому же, думаю, он будет в бешенстве, когда узнает, кто вытащил его сына из бездны. А ты вытащишь.

Он протянул бокал Ригель, оставляя за ней возможность выбрать – пить или поговорить. Какими бы недостатками не обладала Ригель Элекстрано – она могла демонстративно курить, носить облегающие юбки и спускать недоброжелателей с лестниц – она была великолепным психиатром. И работала на совесть. Исключением был Людвиг, но речь сейчас не о нем. К тому же, она и там отличилась.

- Месть? Такой мотив ты подсовываешь мне, прикрываясь благородными позывами помочь этому отродью зла? - Отродью зла? Себастьян не понимал, почему стоял на своем, его будто несло вперед, а он не успевал осознавать, что происходит. Он чувствовал, что сейчас может поругаться с единственным человеком, который был с ним рядом всю его жизнь. Ради... Ради кого? Ригель не умела прощать, и сейчас он сильно рисковал. Но Снейк не мог остановиться. Он должен был вытащить этого мальчишку любыми путями. Будто, это цель и смысл всей его жизни. Будто, это самое важное на земле. Будто...

Себастьян беспомощно посмотрел на Ригель, хотя делать этого не стоило - съест и не заметит. Но он не знал, что делать. Ему никогда не удавались игры с этой женщиной, просто потому, что он с ней никогда и не играл. Себастьян спрятался за скрещенные на груди руки. Ригель была в ярости. У Снейка появилось стойкое ощущение допущенной ошибки. Хотя, ярость - было обычное состояние для Ригель. Она выходила из себя моментально, и не особо себя контролировала. Вернее, совсем не..

- Я никогда не смогу иметь детей! Из-за Томаса! Или ты забыл, мой дорогой друг? - Забыл... Может, я даже хотел бы забыть. Если бы не относился столь бережно к собственным воспоминаниям.

23 года назад.

Себастьян никогда не приходил в больницу навестить кого-то. У него не было незадачливых родственников, в очередной раз прикованных к койке инсультом или друзей... Впрочем, друзей у него совсем не было. Поэтому, глянув на себя в зеркало - волосы до плеч, собранные в небрежный хвост, выдающийся нос с горбинкой, тонкие узкие губы, злые глаза-тоннели и пакет с апельсинами - он смотрелся нелепо. Снейк запланировал небольшую подлость - его жертвой была выбрана медсестра, что накануне вдоволь насплетничалась о Ригель. Для начала, он насыпал у стойки регистрации песка, пропитанного гормонами мышей-самок. В теории эксперимента, к этой далеко не милой даме должны были набежать толпы грызунов. В теории. Следующим шагом была бутыль с ароматом спирта в углу стола - на всякой случай. И последний штрих - книга жалоб и доверительная беседа с парочкой врачей. Себастьян очень спокойно и незаметно добрался до администрации и весьма пространно намекнул, что великолепная клиника, в которую ему посчастливилось попасть только страдает от наличия столь ненадежного персонала, подрывающего авторитет больницы. После этих махинаций Себастьян с чистой совестью направился к Ригель.

- То..., - она тут же понимает, что ошиблась. Снейк ждет. - Себ? Какого дьявола ты здесь забыл?! - Ригель взвилась и закричала громче. - Убирайся. Убирайся прочь, я хочу остаться одна!

Бешеный крик разбил тишину палаты. Ригель кричала и мотала головой из стороны в сторону. Себастьян растерялся. Секунда. Рискованно, но... Он резко схватил ее за плечи и встряхнул. Скосив глаза на тумбочку и обнаружив там стакан, он, одной рукой все еще удерживая Ригель на месте, второй схватил его и плеснул воду в лицо девушке. Она слегка опешила и замолчала. Видимо, шок. Себастьян обнаружил на стуле сложенное вчетверо чистое полотенце. Он подал его ей, ожидая, что в палату вбегут санитары. План был прост - сделать вид, что ничего не случилось. Жуткие рассказы про успокоительное, которым вчера он посвятил полночи, изучая симптомы, способы лечения, применяемую фармакологию и противопоказания при нервных срывах и истощении, добавили пару пунктов к его паранойе.

- И тебе добрый день, - он сел на стул у ее кровати и наклонил голову на бок. - Если в двух словах, мой номер был в твоем телефоне экстренным, что странно. И мне сказали, что Томас тебя бросил, а ты потеряла ребенка. Не особо удачный расклад. Поэтому - вот, - он высыпал из пакета прямо на постель апельсины. - Угощайся. Тебе необходим витамин "С". И, думаю, тебе стоит вытереть голову. Прости за это, -  кивок в сторону стакана. Он немного помолчал. - Так, как ты?

Настоящее время.

- Он мог быть моим сыном! - Себастьян смотрел на свою подругу с широко открытыми глазами. Он боялся даже произносить этот факт вслух. Потому как мальчишка действительно мог быть ее сыном. Нет, конечно, ученый-химик был прекрасно знаком с основами генетики. Но врач-психиатр тоже определенно знала законы Менделя. И говорила совершенно не о том. Он не смотря под ноги подошел к дивану. Лимонные дольки хрустели сахаром под ногами. Он сел рядом с ней.
- Мог бы быть. Мог бы... Если бы только не... Ригель, прости меня, - он осторожно прикоснулся к ней, прося разрешения обнять. Ему вдруг стало казаться, что это необходимо. Себастьян Снейк был не похож сам на себя. - Я не могу позволить ему разрушить еще одну жизнь.

"У Себастьяна на сердце целый выводок котят.
Почему же? Отчего же? Что же от него хотят?"

Ситуация из экстремальной так и не переросла в чрезвычайную. Себастьян чувствовал, как его тело разлетается на миллионы частиц. Его распирало изнутри, горло будто наполнилось слизью. Его замутило. Он понял, что не только не нашел нужных слов, но и только что перешагнул черту, которая незримой границей висела между прошлым и настоящим. Между больничной койкой и тем моментом, когда он узнал, что Ригель ненавидит цитрусовые, что страдает от похмелья куда дольше положенного, если ей, безусловно, не нужно к пациенту. Что она развратно одевается, и считает это нормой. Что она плевала на условности и открыто огрызается с ректором в холле Хогварда. Что за кофе с сахаром от нее можно получить лопающийся от яда комментарий. Что она не позволяет себе слабости. Почти. Никогда. Почти...

23 года назад.

- Что ж, хорошо, что там был не номер Томаса, - немного не впопад ответила девушка, лежащая на кровати и ухватилась за апельсин. Она вцепилась в него, пытаясь сосредоточиться на очищении фрукта от кожуры. Себастьян не может не согласиться. Это был бы худший вариант. Или лучший. Снейк не знал, что нужно говорить. Он не узнавал в человеке, лежащем поверх одеяла ту девушку, что вызывала его восхищение, пусть и изредка, пусть издалека. Себастьян не особо представлял себя в роли сиделки. Он промолчал. А что он мог ответить?
- Я больше не смогу иметь детей, - тускло, будто самой себе сказала она.
- А вот это спорный вопрос. Технологии не стоят на месте. Последние исследования..., - он отметил, что его не слушают и замолк. Думаю, это лучше донести до человека позже. И лучше, после положительных результатов. Апельсин с глухим стуком упал на пол и укатился на середину палаты. Теперь он выделялся ярким пятном в белой комнате. Красиво. И жутковато.
- Томас…он…почему?
И что на это ответишь? Непечатные выражения в стенах клиники не приветствовались. Да и сам Себастьян не считал уместным отвечать на риторические вопросы. Он вытащил из кармана нож, взял с кровати еще один оранжевый фрукт и в несколько движений избавился от кожуры.
- Не знаю. Держи, - он протянул его Ригель. - Думаю, тебе стоит или самой у него спросить, или забыть об этом. Я не психотерапевт. Зато я могу рассказать великолепную историю, как и почему из одной больницы уволили некомпетентную медсестру.
Себастьян откинулся на спинку кресла.
Они не были близки настолько, чтобы она излила ему... сердце? Но он готов был выслушать. Если она захочет.
И он все также систематически ее навещал.
И он все также систематически приносил апельсины.
И чистил их. Потому что звонкий голос, которым она выговаривала медперсоналу резко контрастировал с резко слабеющими пальцами, при приближении этого фрукта. И на третий раз Себастьян уже сразу вытаскивал из кармана нож, а из пакета рыжий шарик.
И на имя "Томас" было наложено вето.

Настоящее время.

Себастьян никогда не жалел Ригель. Вернее, он никогда не показывал, что ее жалеет. Он был прожженным жизнью мастером язвительных комментариев, мстительным гадом, способным испортить жизнь случайному человеку, если этого требовали обстоятельства или сей человек в чем-то повинен. Он не разменивался по пустякам, хоть и был готов предоставить собственное плечо, руку, слух - по первому требованию. Но сейчас, как и тогда, 23 года назад, Себастьяну было жаль Ригель. 
- Твоя семья… Какого было бы не иметь ее, скажи мне, Себ? - Себастьян вздрогнул. Не иметь... Без Лилит и Драго его жизнь... Нет, он не была бы пуста. Он бы нашел, чем ее заполнить. Но он бы не... его бы просто "Не". Не было, не интересовало, не волновало, не заботило. Успех? Своими достижениями ведь неплохо бы гордиться. Только, только зачем, если этого с тобой никто не разделит? И кому отдавать себя, потому как самому себе он явно нужен? Лилит. Она была его ангелом, его душой, смыслом и единственной любовью. Он не знал, чем заслужил себе такое счастье. И он не был уверен в том, что счастлива ли она.  Они грелись друг у друга под боком у камина вечерами и, иногда, лениво не вылезали из постели до самого вечера. Для него каждое мгновенье было благословеньем. Но благословеньем украденным. Ему казалось, что он живет в долг, и совсем скоро долги придут взимать. Драго. Они заберут у него и Драго. Мальчишка вертел отцом, как ему заблагорассудиться, а Себастьян только закатывал глаза и помогал с учебой. Потом необходимость в этом отпала - он просто научился думать сам. Сын. Его сын. Понимающий. Любящий. В свои 19 он наплодил немало бед, но он умел разговаривать. И выносить из этих бесед пользу. Потерять их...
Хорошо, что Ригель не требовалось ответа. Он бы ответить не смог.
- Я буду на террасе. Зови своего мальчика. И чтобы ты помнил – я делаю это не ради тебя, - Ригель пересекает комнату. Себастьян удивился. Ради него? Он здесь совершенно не при чем. - И не ради него. - Сделай это ради себя, Ригель Элекстрано. И получится лучше всего. Он тихой поступью направился к двери..
- А Томас совсем не изменился, - Ригель уже вышла на террасу, а к Себастьяну вернулись способности к здравомыслию. Люди не меняются. Меняются только условия.

Снейк распахнул створки и замер на мгновение. На пороге застыл Певерелл. Как много он слышал? Секунда - и профессор делает приглашающий жест.
- Думаю, Вам лучше пройти на террасу, мистер Певерелл. Разговоры в дверях не приветствуются. 

Себастьян застыл в дверях. Парень в замешательстве послушно прошествовал в комнату. Сколько он слышал. Почему он не…
- Я собирался на улицу, хотел спросить, не нужно ли что купить... у вас гости и я... то есть... Я не хотел мешать и я, в принципе, только спросить... 
Он не слышал. Он только подошел. Изумительно. Рассерженная Ригель нервно курит на балконе. Положим, она будет успокаиваться некоторое время. У нас есть несколько минут.
- Мистер Снейк, там ваша гостья. Вы, в смысле, хотели поговорить со мной при ней? То есть, если речь обо мне, то я правда только про покупке хотел спросить. Если ничего не нужно, то я пойду...

Себастьян подошел к молодому человеку и спокойно положил ему руку на плечо. Тот переминался с ноги на ногу у порога террасы и выглядел обеспокоенным. Даже напуганным. Он напоминал взъерошенного птенца. Он невнятно бормотал, а Снейк никак не мог унять собственные отцовские инстинкты.  Его иногда пугало, как трепетно он относится к этому мальчишке. Певерелл дружил с Драго еще со школы, и он нередко появлялся в их доме. Поначалу его вспыльчивая натура неимоверно претила профессору. Он старался по возможности избегать сына Томаса. К тому же, у него были на это все причины. Себастьян никогда не опускался до того, чтобы запрещать сыну общаться с кем бы то ни было, но он был бы несказанно рад, если бы Гарри исчез из их жизни. Себастьян прекрасно помнил, как, иногда, дерзко мальчишка отвечал, и какое количество несуразиц было спровоцировано этими шалопаями. Себастьян не был способен находиться с ним в одной комнате и не сделать язвительного замечания. Он рождал некие смутные воспоминания, образы, будто из снов, и это не привносило ничего путного во взаимоотношения. Но позже…
Он помнил когда произошла рокировка. Три года  назад. Певерелл повзрослел. Парень начал изменяться. Исчезло нахальство, или то, что Снейк за него принимал. Появились проблески здравого смысла, которые не мог игнорировать даже Снейк. Гарри стал небезнадежен, как емко как-то он отозвался в беседе с Лилит. Его жена никогда не разделяла его скепсиса по отношению к мальчику. Она была целиком и полностью на стороне последнего. Себастьян с удовольствием наблюдал за становлением парня. «Небезнадежный» превратилось в «способный».
И вдруг эта резкая перемена. Около полугода назад. Неуверенность, что росла с каждым днем. Все чаще опускался взгляд, поникли плечи. Певерелл становился собственной тенью.
- Не волнуйтесь, мистер Певерелл. Присядьте. Я оговорился.
Он твердо направил его в сторону дивана. Ему предстояло объяснить парню, что за дама находится на веранде. Под ногами что-то захрустело. Он наступил на лимонную дольку. Себастьян отругал себя за несвойственную ему халатность и подошел к столу.
- Чаю? – Гарри помотал головой. Он все еще нервничал.  Да что случилось?
- Что-то случилось?
Не получив вразумительного ответа, он опустился рядом с парнем.
Мистер Певерелл, я, безусловно, не вправе решать за Вас, но меня беспокоит то, как вы реагируете на происходящее…
Нет. Если Себастьян посмеет это произнести, то мальчишка, нет, уже не мальчишка, улетит из комнаты быстрее скорости света.
Гарри…
Нет.
Мистер Певерелл, на террасе сейчас находится бывшая любовница Вашего отца и Ваша же потенциальная мать, если бы не одно досадное происшествие, безусловно.
Изумительно. Нет.
Мистер Певерелл…
Себастьян обратил внимание, что парень напрягся еще больше и боязливо косится на дверь. Воздух заискрил.  Необходимо было действовать.
- Мистер Певерелл, - говорить или не говорить, что она психиатр? Нужно было прежде обсудить это с Ригель. Детские нервы. Представления не имею, что с ним делать. Хорошо, буду предельно, насколько возможно, откровенен. – Я, - внезапно он вспомнил, о чем говорил парень, только войдя. – Ваша прогулка может недолго подождать? Меня беспокоит Ваше состояние, но я не могу сказать, что являюсь прекрасным собеседником. Посему, я попросил свою подругу…. Думаю, Вам будет, что с ней обсудить.

Себастьян знал, что разговор будет нелегким, но он не представлял, что нелегкой будет и его просьба. Когда последнее слово упало в пустоту комнаты, и Снейк перевел взгляд на Певерелла, он уже не был уверен в безупречности своей идеи. Отцовские инстинкты с двадцатилетним стажем уже успели проснуться в нем, и тот факт, что Гарри никогда его сыном не был, ничуть не мешал этому. Себастьян не выказывал своих эмоций по отношению к Драго слишком явно, он был довольно холоден и не считал себя примерным отцом. Эмоции, если и рождались в нем, устраивали ураганы лишь изнутри, а единственным отличительным признаком изменения его состояния была лишь взлетающая бровь. С этой деталью лица он мог совершать невообразимые трюки. Безусловно, его выдавали глаза. Но, читать по этим книгам было дано не каждому, да и не многие этим и желали заниматься. Снейп старательно окружил себя людьми, которые не любили глубоко залезать в чужие души. Без видимой выгоды.
Гарри пробуждал в нем инстинкты наиболее древние из существующих. Он никогда не предполагал, что некто, появившийся в его жизни столь недавно, станет объектом для защиты в куда большей степени, чем собственный сын. Себастьян был собой недоволен, более того, он даже ненавидел себя за эти мысли. Но беззащитно закушенная губа, на которой, еще пару мгновений, и появятся капли крови, будила давно похороненную боль. Годы назад, он также существовал на обрыве жизни, не смея представить, что кому-то есть до него дело. Себастьян не мог справится с тем, что видел в мальчишке напротив себя. И он боялся, что этому лохматому парнишке может не хватить сил. Мысль о том, что он может беспокоиться о собственной ненужности, резко впилась в сознание и не желала его покидать. Себастья, как обычно, был эмпатичен чуть больше табуретки. Ему понадобилось увидеть закушенную почти до крови губы, чтобы вспомнить себя в семнадцать, соленый вкус крови от удара по лицу от отца, и хладнокровное заявление о том, что он более никогда не переступит порог этого дома. Снейк сдержал свое слово. Он не удостоил вниманием и их могилы.
- Меня никто не ждет, если Вы об этом, так что я вполне могу остаться здесь, если надо и…

Никто не ждет. Быть может, Себастьян очнулся вовремя. Никто не ждет. Он бы хотел, чтобы дети не повторяли его ошибок, чтобы они не страдали, как страдал он и не погибали от боли, что истачивает изнутри, словно капля воды раз за разом падающая в одно и то же место, создавая глубокую выбоину на камне. Остаться здесь.
Любому нужен свой уголок. Закуток, подоконник, подвал, старый заброшенный чердак или шикарные хоромы. Не имеет значение место, имеет то, что ты можешь назвать его своим. Дом – это громко, фальшиво и слишком литературно. Его награждают чрезмерным вниманием и возносят на незаслуженную высоту. Но однажды темной ночью, ты вдруг осознаешь, что это не так. Что это важно, нужно, жизненно необходимо, а у тебя этого нет, и, быть может, никогда не будет. По тому что ты не такой, ты не создан для этого. Тебя никто ни ждет. Нигде. Никогда.
Себастьян очнулся будто от дурмана. Гарри согласился. «Если Вы так хотите» - согласие сомнительное, но большего он маловероятно дождется.
Себастьян не мог сейчас отпустить его на террасу без надежды на возвращение. Кто знает, быть может он уже мысленно собрал вещи и воображаемым пинком грозного хозяина дома отправил их в ближайшую канаву. Вместе с надеждой.
- Миссис Элекстрано. Но, я думаю, она представится сама.  Гарри, - он понизил голос, взглянув ему в глаза. Поразительная зелень, так напоминающая ему Лилит. Фамильярность. Себастьян ее ненавидел. Произнесенное имя звучало странно, но он должен был это сделать. Иначе… иначе он будет виноват в еще одной разрушенной жизни. Бездействие наказуемо совестью. – Вам рады в этом доме несмотря ни на что. В словосочетании «Сложные жизненные ситуации» ключевым является второе слово. И поверьте, у меня их было немало. Выдохните, я не кусаюсь, - он немного расслабился, будто сказанное что-то значило. – Вы готовы к встрече с Ригель?

На террасе было промозгло.  Откуда-то налетел прохладный ветерок и вместе с ним первые капли назревающего дождя. Ригель несколько раз щелкнула зажигалкой, прежде чем поджечь сигарету и наконец вдохнуть едкий дым. Вдох-выдох. Она почти успокоилась. Осталась только иссушающая черная дыра внутри, которую надо было отодвинуть на задний план, пока мальчик Себастьяна не вышел к ней. Каково это будет? Говорить о Томасе с его сыном?
Я не справлюсь. Именно поэтому нельзя консультировать клиента при наличии личных мотивов. Будь ты проклят, Себ.
Черная дыра, казалось, открыла свою пасть еще шире, глотая все, что было внутри Ригель. Я не справлюсь, не справлюсь, не справлюсь… Ригель ненавидела терпеть фиаско. Она была отменным специалистом и каждое поражение расценивало как личное оскорбление, при чем со стороны самой же себя.

23 года назад.
- Томас! Томас! – Ригель бьется в истерике, вполне успешно, отталкивая руки медсестры. – Отпустите меня! Томас!
- Зрачки расширены, купировать истерику пока не удается.
- Вколите ей наконец эту чертову ампулу!
- Томас! Томас… - она постепенно стихает. – Томас…

Сейчас.
Дождь накрапывает сильнее. Сигарета тухнет и Ригель с раздражением вновь щелкает зажигалкой.

23 года назад.
- Мисс Уайт, мы настоятельно рекомендуем вам…
- Я не лягу в психиатрическую клинику! Вы не можете меня заставить.
- Мисс Уайт, никто не собирается вас заставлять.
- Нет! Никогда!

Сейчас.
Сигарета истлевает в пальцах, но Ригель так и не прикасается к ней, погруженная в невеселые воспоминания. Это было так давно. Даже слишком давно, но тот день она помнит лучше, чем даже тот, когда ей сообщили, что она больше не сможет иметь детей.

22 года назад.
- Уайт Ригель, к вам посетитель. Уайт Ригель!
Она поднимается с постели и покидает палату, направляясь к выходу из отделения. Ей ужасно хочется хлопнуть дверью, но она не может позволить себе такой роскоши – дверей здесь попросту нет. Кроме одной, конечно же. Той, что вечно на замке и ведет в реальный мир. Медсестра гремит связкой ключей в поисках нужно прежде, чем выпустить Ригель в небольшой предбанник, где происходят встречи с посетителями.
- Себ? Какого черта?
- Ригель… Зачем?
Она не знает, что ему ответить. «Зачем?» Какой глупый вопрос, Себ. Тебе не понять, что это такое. Никогда не понять.

Сейчас.
- Миссис Элекстрано? Добрый день.
Ригель щелчком отправила потухшую сигарету за перила и повернулась на голос. Гарри Певерелл был худ, был растерян, немного напуган и очень несчастен. Точно такой же взгляд Ригель уже видела. В зеркале двадцать три года назад. Она отогнала непрошенные воспоминания.
- Привет, парень, - новый щелчок зажигалки. – Будешь? – протянутая пачка. – Ты можешь звать меня Ригель.

- Мама! Мама! Мамочка!
Ригель спешит к колыбельке. Руки касаются дерева, но оно осыпается под пальцами в прах. На полу остается лежать только игрушка с маленькими кружащимися змейками, что висела над колыбелью.
Нет, пожалуйста, не надо.
- Мама! Мама! Мамочка!
Змейки начинают ползать по полу, устремляются к Ригель, обвивают ее запястья, а самая крупная шею. Ригель задыхается.
- Ты тоже умрешь, мамочка.

- Мистер Снейк Вас тоже заставил со мной разговаривать, да? Хотите, мы сделаем вид, что поговорили?
Ригель медленно делает затяжку. Дым заполняет легкие и попадает в глаза, от чего те начинают слезиться. Заставил? О, плохо же ты меня знаешь, парень.
Гарри… Ригель никогда не думала, как назвала бы сына. Не позволяла себе думать об этом, как и о многом другом. «Гарри» было хорошим именем. Даже слишком хорошим. Интересно, его выбирал Томас?
- Кто дал тебе имя? Отец?
Ригель указывает на два плетеных кресла неподалеку и усаживается в одно из них, выкладывая на столик полупустую пачку и зажигалку.
- Нет, парень, меня нельзя заставить что-то делать. И уж точно Себ не стал бы пытаться к чему-то меня принуждать. Он попросил, а я согласилась. Поэтому мы поговорим с тобой, Гарри. Не как психиатр с пациентом. Ты не мой клиент. Себастьян знал, что моя позиция будет таковой, когда приглашал меня, а значит хотел именно этого. Мы поговорим с тобой предельно честно, как два взрослых человека, одному из которых есть, что дать другому. Вопрос только в том, нужно ли оно тебе. Не отвечай сейчас. Лучше давай сделаем так.
Ригель достает очередную сигарету из пачки, поджигает, вдыхает, голова уже начинает противно кружиться, но это успокаивает нервы.
- Расскажи мне о себе, Гарри.

-Мама! Мама! Мамочка!
Снова колыбель, снова прах и змеи. А среди праха одеяльце с завернутым в него комочком. Ригель тянет руки, но змеи плотно обхватывают запястья.
- Мама! Мама! Мамочка!
Из одеяльца выползает гиббон с противной рожицей и тянет к ней вымазанные чем-то отвратительно зеленым лапки.
- Ты должна умереть, мамочка.

Затяжка. Сейчас не до того. Ригель не хочет вспоминать былые кошмары, приведшие ее в аптечный киоск, а позднее – в психиатрическую лечебницу. Сейчас главное – это мальчик. Живой, запутавшийся и отчаянно нуждающийся хоть в ком-нибудь.

Привет, Гарри. Как дела в школе? Твой отец скоро вернется. Я приготовила ужин. Нет, ничего не сожгла. Хорошо, не буду. Но это была только первая партия. И мы ему об этом не скажем.

Не думай об этом. Сейчас не время.

Как часто Ригель представляла себя и Томаса одной семьей? Достаточно, чтобы однажды признать всю безысходность таких мечтаний.
Как больно ей было узнать, что Томас выбрал другую, что с ней, а не с Ригель, он захотел эту семью построить? Достаточно, чтобы никогда не хотеть видеть ни его жену, ни его сына.
Она взрослая. Если вдуматься, то она уже очень взрослая, старше, чем могла себе представить, и прожила дольше, чем могла бы прожить.

22 года назад.
- Где я?
Я умерла и попала в ад. Вряд ли.
Если преисподняя существует, то она, может быть, и похожа на общую больничную палату (по крайней мере, теперь Ригель уверена, что это так), но больше всего это было похоже на реальность. Ту реальность, которой она так стремилась избежать.
Почему?
Она никогда после не спрашивала, как это произошло. Может быть, Процион вернулся домой раньше положенного и решил, что сестрица перебрала со спиртным. Может быть, это была Вильдбурхен, которая вопреки своему характеру не переступила через бесчувственное тело, а вызвала дочери скорую.
- Отделение токсикологии. Мы заканчиваем с очищением вашего организма.
- Когда я смогу отсюда уйти?
Никогда… Вы не сможете… Вы больше не сможете…
- Уже завтра вы покинете наше отделение, - врач (или медбрат?) морщится, словно ему не хочется этого говорить. – Вас переводят.
Вопрос «куда?» застревает в глотке. Она не хочет этого знать. Она это знает.

Она взрослая и она справится. Кто мы, если не можем пережить события более, чем двадцатилетней давности? Она не настолько слаба.
- Значит, Гарри. Неработающий не студент, сын  Тисифоны, - никаких презрительных ноток, - и Томаса. Не ладится у тебя с автопортретами, не так ли, Гарри?
Ну же, парень, я тебя не съем.
- Расскажешь мне, как ты оказался в доме у Снейков? То есть я знаю, что Томас, - ты ведь внимательный, Гарри. Заметишь, что  я не сказала «твой отец»? – выгнал тебя из дома, к слову, это формулировка Себастьяна, но что именно произошло?
Ригель заинтересованно склоняет голову набок. Ей и в самом деле интересно было бы знать, даже если бы она не была здесь для того, чтобы помочь мальчику.
Томас, ты ставишь рекорды в длительности пребывания в роли родителя. Похвально, на этот раз ты продержался почти девятнадцать лет.
- Или ты слишком… - пауза, для того, чтобы показать, будто она подбирает слово, дли того, чтобы дать ему самому навыдумывать, что именно он «слишком», - … удручен, чтобы говорить об этом.
А теперь докажи мне и себе, что все совсем не так, как ты подумал. Расскажи мне свою историю, Гарри.

Но вы не волнуйтесь,
Очень вас прошу.
Это я просто,
Просто так шучу.

Ригель не перебивала парня и не пыталась начать как таковой диалог даже в паузах между почти бессистемным потоком слов. Никому не высказанных слов. Практически не высказанных и сейчас. Она немного передвинула кресло, чтобы не сидеть точно напротив. Взгляд ее был устремлён за перила террасы и лишь периодически соскальзывал на Гарри, показывая - я здесь, я слушаю.
Перед внутренним взором возникли страницы разлинованного блокнота. Ригель попыталась его прогнать, но ничего не вышло. Чернила привычно заполняли страницы, не слушая голос разума, говоривший "уйди, сейчас все не так".
"Алкоголь", - мазнули чернила по первой строчке.
- Кажется, вы знали его прежде.
"Томас", - вдруг вывели чернила, хотя обычно не позволяли себе таких вольностей.
"Томас", - по листу грустно поплыла вниз темно-синяя чернильная капля.
Ригель мысленно шикнула на воображаемое перо.
Перо пристыжено сжалось, а потом скакнуло на новую строку, отмерило отступ и вытянулось по струнке.
"Простите". "Больше, чем заслужил". "Не правильно". "Заслужил". Перо послушано скрипело. Относительно послушно, потому что об этом Ригель его собственно не просила. Оставалось утешиться тем, что оно хотя бы не выдавало отсебятину.
- Я просто не умею говорить с... ну... с такими, как Вы.
Ригель пересилила усмешку - не перебивать, ни в коем случае.
Перо возмущённо подпрыгивало на пергаменте.
Тоже мне профессиональная гордость.
"...отец хочет убить меня, но вместо этого его убиваю..." Перо поставило восклицательный знак. И накарябало: "картинка".
- Пожалуйста, когда мы уйдем, не рассказывайте мистеру Снейку и Драго всего. Пожалуйста.
Ригель вздохнула. Выцарапала из пачки очередную сигарету и покрутила ее в пальцах.
- Можешь не переживать об этом, - если, конечно, сможешь, - Я не расскажу всего ни тому, ни другому. Скажу тебе больше: я никому не расскажу ничего.
Вопросы о снах повисли на кончике языка.
Она не будет этого делать. К черту Себастьяна с его благотворительностью. К черту.
Она никому и ничего не должна. И уж точно не ему, Гарри Певереллу.
Неимоверным усилием воли Ригель смяла лист бумаги. Перо возмущённо пискнуло, едва успев увернуться, обиженно мигнуло зелёным оперением и растворилось в воздухе.
Что-то хрустнуло в пальцах. Ригель удивленно взглянул на сломанную сигарету и брезгливо отряхнула руки.
- Я знала твоего отца, это правда. И довольно близко.
Усмешка получилась кривой, но зато живой и человеческой. Эта усмешка принадлежала Ригель Элекстрано, а не подходящему взрослому, с которым отправили на разговор трудного подростка.
-  Я могла бы сказать, что он знатно испортил мне жизнь. Но в моем возрасте такие фразы начинают звучать ещё более пошло и безвкусно, чем в твоём.
Она задумчиво побарабанила пальцами по ручке кресла.
- Кроме того, подобное заявление равносильно утверждению, что существование спиртного создаёт алкоголиков, а денег - коррупцию. Нет, - она задумалась, - паршивая метафора, забудь. Это равносильно тому, что существование ядов провоцирует суициды. Что звучит ещё более пошло и безвкусно.
Ригель обернулась к нему, устанавливая зрительный контакт.
"Расскажи про сны," - хотела сказать она, подгоняемая замаячившим на краю сознания профессиональным пером. (Вряд ли перо было профессиональным психотерапевтом. Скорее - журналистом. Но Ригель преподавала в университете и умела утихомиривать ещё и не такие экземпляры.)
Зеленые глаза. Зелёный - красивый цвет.
- Как ты его убиваешь? - вдруг сорвалось с ее губ.

(с) Иляна Ушакова - Себя я странно чувствую весной