Утро добрым не бывает. Особенно для сов. Особенно, если оно начинается с трели будильника. Стоп. Мелодия…. Телефон. Себастьян посмотрел на циферблат и застонал – какого черта! Кто может звонить в семь утра. В такую рань даже петухи еще не просыпаются.  Снейк сейчас всей душой желал, чтобы человек на другом конце провода поскользнулся, выронил телефон или отправил его к праотцам с пожеланиями скорейшего перерождения.
Чуда не случилось. Себастьян потянулся за трубкой и хмуро буркнул.
- Да.
- Себастьян Снейк? Вас беспокоят из клиники…, - дальше сердце забилось слишком быстро – история повторяется.
- Что с Ригель, - перебил он медсестру. Кто еще мог написать его номер в экстренных? В прошлый раз…

Год назад.

Себастьян вот уже несколько часов кряду корпел над сборником задач. Поступление было не за горами, а его эксперименты были чересчур смелыми, чтобы дать результаты настолько быстро. Одним глазом он следил за медленно протекающим электролизом водорода. Его успокаивало жужжание выпрямителя, но это было не единственной причиной, по которой в пробирки собирался газ. Ну, по большей части.
Себастьян уже почти одержал победу над коэффициентами, как телефон настойчиво завибрировал. Ему не мог никто звонить. Это было даже более невозможно, чем деление на ноль. Снейк осторожно нажал на зеленую трубку.
- Слушаю.
- Добрый вечер, это Себастьян Снейк? - голос из глубин телефона показался глухим и безразличным.
- Да.
- К нам в отделение поступила некая Ригель Уайт. Ваш номер значился у нее в экстренных. - Ригель, как? - хотелось переспросить Себастьяну, но он сдержался, начав перебирать в голове имена немногочисленных знакомых. Девушка Томаса. Взбалмошная брюнетка. Немного нервная. Какого черта мой номер у нее в экстренных? Мы, на сколько помню, и виделись-то всего пару раз.... Из телефона доносились какие-то звуки. Он совершенно забыл о человеке на другом конце провода.
- Прошу прощения, вы не могли бы повторить?
Вздох.
-Так вы приедете? Или пусть одна лежит? - голос медсестры, или оператора, Снейк не очень хорошо разбирался в тонкостях медицинского персонала - он был нечастым гостем больниц - оставался все так же равнодушен.
- Приеду. Диктуйте адрес.

Настоящее время.

- Что с Ригель? - настойчиво повторил Себастьян. На другом конце раздался недовольный вздох - ох уж эти родственники…
- Она решительно игнорирует лечение. Ваш телефон…
- От чего же ее лечат?
На другом конце раздался глубокий вздох.
- В связи с попыткой суицида, ей прописали...
Дальше Снейк не слушал. Что? Себастьян немного выпал из реальности - всего на пару минут, но это был максимум, который он мог себе позволить в данных обстоятельствах. Сестра вещала о том, что он был указан как контактное лицо в случае экстренных случаев - типичная текучая речь, которую медики могут произносить десятки раз на дню. Себастьян вдохнул - он задерживал дыхане на пару минут, забыв о том, что вдохи - это элементарная жизненная составляющая и на нее нельзя так просто наплевать.
- Где она?
- Психиатрическое отделение больницы имени святого Мунго….
Кто такой этот чертов Мунго и как именно он подпортил жизнь жителям этого города, что сейчас отвратительнейшие  новости сопровождаются вознесением ему проклятий?
- Я скоро буду.
Себастьян сорвался с места, на ходу размышляя  о том, что нужно не забыть прихватить апельсинов. Ригель оценит.

Год назад.

По большому счету, у Снейка не было вариантов. Не бросать же девушку в одиночестве в больнице. Он прекрасно знал специфику этих мест. Шуршащие бахилы, запах хлорки и лекарств, угрюмые, уставшие врачи и тишина. Себастьян любил тишину и всегда ее выбирал, но в палатах она несла за собой флер безнадежности и смерти. А Себастьян очень осторожно относился к смерти, непросто, так сказать.
Когда он приехал, Ригель спала. Врачи сказали, что дали ей успокоительное и снотворное, чтобы купировать истерику. Себастьян поморщился. Он ненавидел медикаменты. Но ему больше были интересны причины, по которым девушка оказалась в палате.
- Ах, - возвела глаза к потолку чересчур болтливая медсестра. – Ее привезли, она тут билась, кусалась, дралась, ругалась, кричала и звала какого-то Томаса. Ненормальная истеричка. Точно, сумасшедшая, - Снейк презрительно посмотрел на сплетницу, доверительно наклонившуюся над стойкой регистрации. Дура. – Он ее, как я слышала, бросил. И правильно, нечего с такой связываться.  А она, то ли таблеток наглоталась, то ли еще чего… Одним словом, ребенка потеряла. И теперь, все, того, бесплодна. Навсегда.
Себастьяна замутило. Он скривился, запомнил имя зловредной медсестры, чтобы поспособствовать ее увольнению – она абсолютно не компетентна, и нетвердым шагом направился к палате. К Ригель никого не пускали, поэтому он мог только глянуть на нее через стекло. Худые руки  поверх одеяла, разметавшиеся, спутанные грязные волосы, глубокие тени под глазами… Он уходил, зная, что обязательно вернется с килограммом апельсинов, а в голове стучало, сказанное ехидным шепотом: «Навсегда. Навсегда. Навсегда. Невсегда…»

Наши дни.

Себастьян завернул к ближайшей лавке - не взять с собой целый пакет цитрусовых, направляясь к Ригель было невозможно.  Когда прозвучало страшное “попытка суицида”, очевидно сказанное для непривычных к медицинской терминологии друзей и родственников больных, чтобы указать на их ущербность.  Снейк читал, что быть может отстраненное  “суицид” и  влияет более благотворно на безумное состояние напуганных людей по другую сторону телефонной трубки, но побывавший там, по эту самую сторону, он мог с уверенностью сказать, что это миф. Он не просто испугался. Ему показалось, что нечто важное, незаменимое внезапно оборвалось и оно пришло в состояние непригодности. Будто нечто достаточно непостоянное, но все же незыблемое, по крайней мере относительно одного единственного человека. Ригель ворвалась в его жизнь с весенним ветром, терпким и едким запахом цитрусовых и самым большим разочарованием в его жизни. Э то чувство, безусловно, не касалось самой Ригель. А скорее человека, поспособствовавшего этой странной дружбе. Он видел ее последний раз быть может около недели назад, и тот факт, что за это время она успела чуть не покончить с собой, выглядел не просто дико. Он ужасно давил извне, потому что не мог понять, как он такое умудрился… пропустить. Не то, чтобы на нем лежала ответственность за эту конкретную даму, но… это же не происходит в одну секунду, наверное. К этому как то идут,  более того, каким именно путем до него можно дойти. Себастьян существовал в другом  мире и мир Ригель был за рамками его понимания. Но от него понимания, наверно, и не требовалось. По крайней мере, гуманистических взглядов о принятии и понимании у него даже в мыслях не было. Зато были апельсины и теория, что лучше всего Ригель существует в состоянии  незаострения. Или просто Себастьян по другому не умел, а ее это устраивало. Впрочем, его сегодняшний визит, по сути не будет особо отличаться того,  годичной давности. 

Год назад.

Он подошел к палате. Ригель лежала на кровати и смотрела в потолок. Отрешенно и больно. Она смотрела, а Себастьян понимал, что значит тоска и душевная пустота. Черт. Он не должен был это понимать.
- Ригель?

Настоящее время.

Другая больница, другая медсестра - теперь не болтлива. Видимо,  здесь не приветствуется излишняя болтливость.  Что несказанно радует.
Врач задержал его ненадолго:
- Зайдите ко мне после. Нам необходимо побеседовать.
Себастьян пожал плечами и вошел в просторную комнату. На стенах были обои спокойных тонов, столы чистые, удобные стулья, вполне себе здравствующий фикус в кадке у окна. Себастьян опустил сетку с апельсинами на стол и приготовился ждать.
Сейчас, как и тогда, ему не было жаль Ригель, ему было больно.

Помещение  не вызвало брезгливости и  страха.  Оно было светлым и уютным настолько, насколько могла быть уютной комната для встреч с психически больными. Себастьян поморщился – он не считал таковой Ригель. Даже после страшного срыва прошлого апреля, даже после тянущего и полного боли года, которому не виделось ни конца, ни края, даже после ее истерик, загулов, после больших трагедий и неприятностей, которыми были наполнены месяцы, предшествующие этому звонку. Себастьян Снейк был со всех сторон здравомыслящим персонажем. Он писал длинные тексты на языке формул и создавал микстуры из ничего. Верхом его профессионализма был апельсиновый сок, который спасал от безумия. Но, к сожалению, он был довольно мифический для вполне конкретных проблем, которые сейчас вновь подняли голову в его бесконечных буднях. Сейчас Ригель будто не существовало – она сидела на стуле напротив блеклой тенью. От нее прошлой остались только огромные глаза на пол лица и тонкие длинные пальцы, которые она положила на стол перед собой. Раньше эти руки пестрили кольцами и маникюром – они поражали своей, не то, чтобы ухоженностью, или вульгарностью – нет, они скорее отмечали характер, высоко поднятую голову и уверенность – негласную, безоблачную уверенность в том, что она говорит. Изящный пальчик, упирающийся ему в грудь – Себастьян, ты ошибешься, плавное движение руки – брось, это не существенно. Твердо выставленная вперед ладонь – нет, ты не посмеешь пройти дальше. Ее руки, как и руки любой девушки, только в еще большей мере, были отражением ее самой. И сейчас, глядя на обкусанные ногти, на обглоданные заусеницы, на рваную, местами торчащую кутикулу, на розоватую, даже покрасневшую кожу вокруг пальцев, Себастьян прикусывал до крови внутреннюю сторону губы и тут же ощущал соленый, пахнущий железом, сразу же останавливающийся поток крови. Хорошо, что не нужно было сейчас улыбаться. Он подозревал, что щели между зубов  заполнены алой жидкостью – это выглядело бы еще более устрашающе, чем руки, лежавшие на столе, на контрасте с его черными, паклей свисающими волосами и бледной кожей с зеленоватым отливом.  Но Снейк был уродлив всегда. Ригель же.. Ригель была красавицей – она увлекала за собой, она совращала, заставляла падать к ее ногам несмышленых юнцов и опытных бизнесменов. Другое дело, что ей это не было особенно необходимо именно сейчас. Она покоряла не столь красотой, сколько харизмой, своим огненным темпераментом, властностью и внутренней силой.  Тем больнее было видеть ее сломленной и опустившей руки – за что? Зачем? Почему? Как? Как случилось так, что воля подломилась, что стремление жизнь растаяло, словно первый снег, смешавшийся с уличной грязью и превратившись в неаппетитную жижу, неровным слоем размазанную по трассам и тротуарам? Ригель, Ригель… где ты спряталась, хорошая моя?

В коридоре что-то стукнуло и раздался крик – никто не отреагировал на этот взрыв, а мерные шаги пациента, все ходившего по коридору из одного конца в другой, снова послышались, шарканьем подошвы больничных тапочек по скользкому линолеуму. У входа, оперевшись о косяк, устроился высокий парень с куцыми светлыми волосиками. Он внимательно смотрел на них, своими водянистыми глазенками, еще до того, как пришла сама Ригель. Себастьян спокойно перевел взгляд своих бездушных черных глаз на это существо. Тот немного скукожился, и поспешил уйти.

Снейк не знал, как отвечать на поставленный вопрос. Что он делает здесь? Действительно, что? Он не думал, что Уайт была в восторге от того, что кто-то видит ее в подобном обличье, но как только ему позвонили, и равнодушным голосом сказали приезжать, он не раздумывал над такими пустяками – стоит ли ехать. Он просто сорвался с места и сел на такси. В его реальности по отношению к Ригель все было просто – делай. Думать будешь позже. Иначе рискуешь не успеть. Его усовершенствованная годами система логичных суждений на этой женщине давала сбой. Он никогда не понимал ее, и никогда не поймет. Но это не значит, что он не постарается помочь.
Нужно было сначала поговорить с врачом, - пронеслась в голове мысль. - Впрочем, быть может и не стоило. Это только больше бы запутало все.
- Да вот, завалялась дома лишняя сетка с цитрусовыми. Решил, что тебе она будет куда уместнее. Я не любитель изобилия витамина С, - он перевел взгляд с ее рук на глаза. – А что здесь забыла ты, Ригель?

Год назад.

Себастьян никогда не приходил в больницу навестить кого-то. У него не было незадачливых родственников, в очередной раз прикованных к койке инсультом или друзей... Впрочем, друзей у него совсем не было. Поэтому, глянув на себя в зеркало - волосы до плеч, собранные в небрежный хвост, выдающийся нос с горбинкой, тонкие узкие губы, злые глаза-тоннели и пакет с апельсинами - он смотрелся нелепо. Снейк запланировал небольшую подлость - его жертвой была выбрана медсестра, что накануне вдоволь насплетничалась о Ригель. Для начала, он насыпал у стойки регистрации песка, пропитанного гормонами мышей-самок. В теории эксперимента, к этой далеко не милой даме должны были набежать толпы грызунов. В теории. Следующим шагом была бутыль с ароматом спирта в углу стола - на всякой случай. И последний штрих - книга жалоб и доверительная беседа с парочкой врачей. Себастьян очень спокойно и незаметно добрался до администрации и весьма пространно намекнул, что великолепная клиника, в которую ему посчастливилось попасть только страдает от наличия столь ненадежного персонала, подрывающего авторитет больницы. После этих махинаций Себастьян с чистой совестью направился к Ригель.
- То..., - она тут же понимает, что ошиблась. Снейк ждет. - Себ? Какого дьявола ты здесь забыл?! - Ригель взвилась и закричала громче. - Убирайся. Убирайся прочь, я хочу остаться одна!

Бешеный крик разбил тишину палаты. Ригель кричала и мотала головой из стороны в сторону. Себастьян растерялся. Секунда. Рискованно, но... Он резко схватил ее за плечи и встряхнул. Скосив глаза на тумбочку и обнаружив там стакан, он, одной рукой все еще удерживая Ригель на месте, второй схватил его и плеснул воду в лицо девушке. Она слегка опешила и замолчала. Видимо, шок. Себастьян обнаружил на стуле сложенное вчетверо чистое полотенце. Он подал его ей, ожидая, что в палату вбегут санитары. План был прост - сделать вид, что ничего не случилось. Жуткие рассказы про успокоительное, которым вчера он посвятил полночи, изучая симптомы, способы лечения, применяемую фармакологию и противопоказания при нервных срывах и истощении, добавили пару пунктов к его паранойе.

- И тебе добрый день, - он сел на стул у ее кровати и наклонил голову на бок. - Если в двух словах, мой номер был в твоем телефоне экстренным, что странно. И мне сказали, что Томас тебя бросил, а ты потеряла ребенка. Не особо удачный расклад. Поэтому - вот, - он высыпал из пакета прямо на постель апельсины. - Угощайся. Тебе необходим витамин "С". И, думаю, тебе стоит вытереть голову. Прости за это, -  кивок в сторону стакана. Он немного помолчал. - Так, как ты?

Себастьяну было нечего скрывать. Он был всего лишь студентом, его единственной проблемой было, на что он будет питаться в следующем месяце и как сделать так, чтобы его статью взяли в “Вестник”. Ах, ну да, еще Лилит. Но Лилит была скорее не проблемой - Лилит была светом, надеждой, мечтой, недостижимой мечтой. И с этим не только ничего нельзя было поделать - не хотелось. Пока она сияла где-то вдалеке, пусть и заглядываясь на бездарных повес - он мог быть спокоен. Как только она обратит на него хоть толику своего высшего внимания - он пропал. Он более не сможет жить, дышать, он будет существовать только теми секундами, которые она отдавала ему. И этого нельзя было себе позволить. Нельзя. Ему могло бы быть предназначено великое будущее - а с ней... с ней он будет заурядностью. И именно поэтому он не предпринимал никаких попыток. Именно поэтому.
Нет, он не боялся, не боялся, не боялся.
Себастьяну не было необходимости читать мантры на данную тематику - потому как он полностью уверил себя в том, что эта прекрасная леди с рыжими волосами ему не нужна. Что наука важнее. Наука важнее всего.
Кроме, может быть, Ригель.
Наука бессильна - его  наука бессильна - перед ее потухшими глазами, перед ее не расчесанными волосами, перед старой больничной робой. Она бессильна перед усталостью, перед тоской, перед тоннами непрочитанных писем, перед грудой бумаги, на которой письма написаны быть должны. Она бессильна перед потерями, предательством, разлукой и глупостью, на теряется, видя, что даже чертовы ненавистные апельсины, что всегда были не более чем символом, на этот раз столь же бессильны, сколь и наука. Ботаника, геометрия, космология и гидравлика. Филология, логика, этика и механика. Математика, физика, статистика и география. Наука - какая наука способна избавить сидящую перед Себастьяном молодую девушку от тьмы во взгляде? От страха? От нежелания передвигаться? Какая наука способна вытащить ее из этого каменного склепа, кирпичики которого по одному собираются в камни для ее надгробья.
Еще более кощунственный вопрос - способна ли на это хоть одна наука?
Снейк не желал отвечать на этот вопрос, потому как  с высоты собственного рационального опыта, он мог бы ответить только одно. И не желал отвечать.
Он не признавал пустые надежды и пустые обещания. Он не признавал шутки, смех и натянутые вопросы.
Его трясло с того самого момента, как он вошел в это приторно светлое здание, с приторно радостными картинами на стенах и приторно зелеными цветами в кадках. Честнее было бы не сметать паутину из углов, выпустить крыс и тараканов из норок и разлить по полу черную краску. Тогда бы это было похоже на правду. Тогда бы это отражало суть этого заведения.
Но эти, как их там. врачи - они же все положат на жалкие попытки оправдаться, на жалкие попытки вытащить.... хотя на деле - дают  не более, чем передышку. Дают - и то немногим - только поверить, что все может быть... по-другому, что все наладится. Чертовы механизмы социализации - или как их кличут в подобных учреждениях?
Себастьян сбежал бы отсюда во вторую ночь. Он никогда не был терпеливым. Или сделал бы все, чтобы сбежать - он бы переправился на материк, сделал себе новые документы или утопился бы в Темзе.
Впрочем, нет, не утопился бы.
Впрочем. нет, не сбежал бы.
Кто сказал, что он бы тоже не устал и не возненавидел апельсины?
Кто сказал, что он бы тоже не превратился... в тень?
Кто сказал, что он остался бы собой?
Чушь. Чушь и слабость. Чушь, слабость и страх.
Себастьян Снейк, ты прекрасно знаешь, что находясь здесь, сам боишься отсюда не выйти.
Себастьян помотал головой.
- А я не люблю детей, нашего премьер-министра и  спагетти, но и то, и другое и третье составляет неотъемлемую часть моей жизни, - Себастьян пожал плечами - он намеренно проигнорировал первую часть фразы. К тому же, фраза была нелогичной. - И да, ты выглядишь отвратительно.

Год назад.

Себастьян только хмыкнул и поставил на стол красную сетку.
- Я всегда выгляжу отвратительно. Ты ничем меня не удивила. К тому же, я дам тебе шанс почувствовать себя красавицей на моем фоне.
Он сложил ногу на ногу и открыл томик Сартра.
- Я решил, что нам мало вероятно найдется о чем поговорить, поэтому я буду читать тебе вслух. Более ужасной книги я не нашел, так что, слушай, что досталось.
У Судьбы было отвратительное чувство юмора, но Смерть знала и кандидата похуже. Себасьян Снейк не отличался им абсолютно.
И Себастьян Снейк  не привык никого жалеть.

Год назад.

« Я дрессирую мух в часы досуга». Мухи, муки и отсылки к Библейским хроникам через греческие мифы. После драматического «конец первого акта», Себастьян должен был бы крепко задуматься о том, стоит ли читать книгу о столь явном упадке Ригель. Но Себастьян не искал семантические смысл в литературе художественной, потому как они были вторичны. Была ли разница, откуда у Уайт найдутся силы на самобичевание или явную критику окружающего пространства – пусть она лучше думает о липкой жаре Аргоса, чем о холодной измороси за окном. Вещи отвлеченные целебны. Тем более, настолько тленные вещи.
Так ошибался Себастьян.

Настоящее время.

На этом все закончилось - хмурая и довольно тучная медсестра заглянула в комнату и постучала по часам - конец свидания.
Конец свидания. Себастьян очень остро почувствовал  ограничения, накладываемые этими холодными желтыми, мерзкими желтыми стенами. Только они одни могли создать из непрекращающегося давления еще больший ад.
- Не приходи больше, - как же, так он больше и не пришел. Сутулая спина непривычной Ригель исчезла в темноте коридора. Коридор был залит светом, а Снейку казалось, что за поворотом чинно восседают Сцилла и Харибда и речитативом просвещают проходящих в весь ужас земного существования. Они делают это настолько виртуозно, что люди сами с огромной радостью прыгают им в пасти.
Себастьян поднялся и неохотно направился к лечащему врачу Ригель.

Год назад.

Продвигаясь по главам, он все больше признавал, что размышления о сущем лишние в месте, куда кладут с депрессиями. Если только целью не стоит ее усугубить.
- А я... Я, слава богу, свободен. Ах, до чего же я свободен. Моя душа — великолепная пустота...
Идиот. Себастьян Снейк, ты еще больший идиот, чем этот паяц Орест.  Если говорить о пустоте как о свободе, оковы становятся привлекательными, мягкие стены становятся привлекательными. Даже чужие правила теряют свой былой угнетающий характер – и овцы с радостью стадом стремятся за волками.

Настоящее время.

Костяшки пальцев не успели коснуться холодного дерева во второй раз, как изнутри раздалось  хмурое «Войдите».
Врач был немолод, и, к большому сожалению, совершенно трезв, в кабинете стоял спертый запах похмелья. Он поправил очки на переносице и воззрился на Снейка.
- Себастьян Снейк, мне…
- Я знаю, зачем Вы здесь,  - он устало стянул очки и потер глаза.  – Как и каждый второй посетитель.
Мужчина устал, устал от жизни ли, или день был сегодня неудачный, но Снейка это мало волновало. Он вздернул подбородок и прошествовал вперед.
- Ригель Уайт, мне позвонили…
- Да, - раздраженно перебил эскулап. – Я сказал, что знаю. Ваша, кхм, кто она Вам?
- Подруга, - сквозь зубы прошипел Снейк.
- Ваша подруга отказывается принимать лекарства. Мы не можем ее вышвырнуть, но вполне способны вливать ей антидепрессанты внутривенно.  Как и прочие медикаменты. Заявление в комиссию уже написано, но пока не передано. Я займусь этим завтра. У Вас трое суток, чтобы переубедить ее. Мы со своей стороны уже ничего не сможем сделать…

Год назад.

Себастьян был зол – как она могла? Она совершенно наглым образом лгала. Лгала о своей сути и о своем занятии.
Все лгут, - лаконично и флегматично взметнулась в нем рациональность.  Перевернута страница – Себастьян все еще кипит.
Кипит еще одну строку, и ощущает, как пар уходит из головы, оставляя после себя ужас измороси.
Нет… не лжет. Она о себе не лгала. Только ее истина до того была абсурдна, что только ложью и могла быть. Электра пугала Себастьяна – она была слишком живой – настолько живой, что жизнь грозила утечь широкой струей через вертолетные лопасти. Ее разрубит воздухом на части, или же она сама вольется в струю и иссохнет, превращаясь в собственную тень.
Как Ригель.
Предательские мысли, о которых тут же захотелось позабыть. Но нет, ему навстречу из текста прыгает то, что нужно было бы сначала перечесть тринадцать раз.
- Орест. Но и в твоем есть нечто, обещающее бурю: в один прекрасный день страсть сожжет тебя до костей, - говорит Себастьян и застывает на секунду, заранее опасаясь конца. 

Настоящее время.

Пары прошли в глубоком тумане. Перед глазами стояла Ригель, прикованная к кровати. Ее запястья и щиколотки были прикованы белыми ремнями к железным стойкам. У изголовья стояла капельница, и ее шнуры тянулись к тонким рукам с просвечивающими сквозь бледную кожу венами.  Обездвиженная, мечущаяся в постоянном кошмаре Ригель. Себастьян не мог выбросить эту картину из головы – и эта картина выбивала его из колеи в разы больше, чем даже тот ворох проблем, что безостановочно валился на его самого. Они уходили в темные углы его личности, потому как сейчас его беспокоила только одно.
Внимание вернулось на фразе:
-… наблюдается снижение серотонинергической и норадренергической синаптической передачи, - Себастьян резко вскинулся и оглядел аудиторию. Он пришел на поточную лекцию по фармакологии. Просто прекрасно. Вслушиваясь в бессвязное бормотание замещающего преподавателя, он хмурился все сильнее. Нужно что-то срочно делать.

Год назад

Развитие не так трагично и надежда на благоприятный исход трагедии все еще есть. Пусть город  заполонили мухи, пусть они выгребают собственные помои на всеобщее обозрение, но два ярких огня свободы светятся в глазах – и она танцует.  Она танцует, и Себастьян захлебывается собственной желчью – вся узость людей не гнетет его более, потому как есть еще те, кто узость разрывает своими белыми одеждами.
Электра удивляла, и еще больше удивлял ее брат. Себастьян думал, что у книг написанных теми, кто живет погрязшими в тоске, не может быть хороших концов.
Он слишком много ошибался.
- … Мучительный секрет богов и царей: они знают, что люди свободны. Люди свободны, Эгисф. Тебе это известно, а им — нет, - легко говорить о свободе, когда ты – одинокий бог, и совсем нелегко, когда ты влюбленный студент.
Совсем нелегко говорить о свободе, ощущая себя в месте, так от нее далеком, совсем о ней нелегко говорить, когда тебя сковывают собственные смыслы.
Но, вероятно только эта самая черная свобода и может вытащить человека из пучины глубокого страха, из окружающей его бессмысленности. Ложь о черной свободе с листа хорошо написанной книги. Ложь, потому как Себастьян Снейк в свободу не верил, и считал, что подавляющему большинству она не нужна. Ригель была исключением, но это только подтверждало правило. Все прочие могли покладисто кивать и разбредаться по своим делам. А Ригель сияла и терзала прочих одним своим видом. А та свобода, которую выбрала Электра была самой настоящей тюрьмой.

Настоящее время.

Снейк задумчиво глядел на затертую книгу в мягкой обложке. Придя домой в прошлый раз, он в бешенстве швырнул ее в угол. Она там и пролежала год до этого самого момента. Сейчас он задумчиво заглянул вконец. Там был монолог, который и заставил Снейка отшвырнуть то, с чем он всегда обращался бережно. Там был монолог девушки, которая сдалась. Черная свобода? Так он тогда это обозвал?
Сейчас он видел то, что пелена гнева зашторила в прошлый раз. То, что было важным посылом, то от чего можно было оттолкнуться.
- Помнишь, Ригель? «Но она страдает по собственной воле и только сама может избавиться от страданий, она — свободна», - он выложил на стол старую книгу с нужной цитатой. – Так будь добра принять ответственность за собственные страдания.  Легко жалеть себя, отвернувшись к стенке, - Снейк был зол и совершенно не был уверен, что встречать стоит так, а не привычным покрытым язвительностью сочувствием. Сейчас он слишком сильно боялся за Ригель.
- Если ты откажешься выбирать, за тебя выберут они и превратят тебя в овощ на этот месяц. А ты даже не сможешь подохнуть. Ты дашь им над собой такую власть или ты предпочтешь выбирать осознанно, когда твой разум не будет затуманен твоей болезнью?

Занавес?