Флай очнулась. Поморгала. Ничего не поняла. Ее состояния с открытыми и закрытыми глазами отличались между собой только тем, что мышцы на висках сокращались... или не мышцы... одним словом, она чувствовала лишь шевеление кожи - и этого было критически мало! Как это так?
Лопатками ощущался камень. Пол был холодным. Куда, интересно знать, она вляпалась на этот раз?
Она прекрасно помнила вчерашний день - сады, цветочки, лилии - сейчас у нее в моде были мягкие тона и нежные полотна. Более того - у нее даже был заказ! Она отправилась вдохновляться в ботанический сад и застряла у вольера - или как они называются? Грядки? - с экзотическими цветами, так и не дойдя до пресловутых ромашек современного разлива.
Стало немного грустно.
Вечер завершился бурно - в ботаническом саду работала прекрасная пара, которая вызвалась показать ей окружающие красоты. Экскурсия закончилась в подсобке, но Флай не жаловалась - впечатлений хватило. Жаль, только на лепесточки она так и не посмотрела.
Дальнейшие события помнились смутно.
Видимо, из парка ее увезли непосредственно в ее новое место дислокации.
Что бы это могло быть, и кто мог бы быть в этом виноват.
Флай уселась на холодный пол - думать.
Микаэль? Этот вечно виноват во всех бедах...
Могли ли недовольные покупатели спустя пару лет определить, что им подсунули фальшивку и найти непутевого исполнителя?
Но камера-то зачем? Нееет, врядли.
Может, мстительные гангстеры? Мало ли с кем это чудо в перьях работает? Но чихать КарХох хотел на Флай - тогда логичнее было выкрасть его жену.

Ладно, поживем увидим. Если что - все отрицаю.
Ну да, поза страуса.
Асана - ничего ты не понимаешь. Мы не в "Камасутре", чтобы о позах разговаривать.
Угу, мы в тантрическом учении.

Флай закатила глаза. Лязгнул замок.

Как замечательно - сейчас все узнаем.

Лучше бы не узнавали. В дверном проеме, прислонившись к косяку, оглядывая ее взглядом, стоял человек с автоматом.

Вот черт! Придется драться.
Ага. С зубами против огнестрела. Удачи.

Флай злобно покосилась на свой внутренний голос. Раздражает.

Человек в маске сверкнул глазами и начал надвигаться на нее. Флай попятилась бы, да некуда. За его спиной оказалось еще двое, и вдалеке виднелось продолжение шеренги.

Попала ты, девочка... 

Флай не любила читать книги так, как их действительно нужно любить читать – запоем, проглатывая страницы, упиваясь каждой буквой и рисуя перед глазами равнины ровных букв, которые складываются в предложения. Она не любила текст, таковым, какой он есть – она не следила за красотой метафор и удачными звуковыми решениями. Она видела текст – и это было во многом даже лучше, чем смотреть экранизацию очередного романа Ремарка. Сценаристы вкладывают в те образы, что демонстрируют слишком много собственного смысла, и результат будет вторичен, третичен… не важен. Это будет уже не Ремарк. Это будет совершенно новое и самодостаточное произведение. Но не Ремарк.
Флай предпочитала видеть мир таким, какой он есть – впитывать его по капле в каждую следующую секунду и тогда, и только тогда она могла начинать действовать. Она могла пить этот мир, эту реальность, она могла дышать потом, который исходит от разгоряченных после тренировки людей, и удовлетворяться не исходом игры, а положением поз, запахом, криками и цветом.
Вы спросите, к чему эта демагогия?
Эта демагогия к тому, что, даже прочитав «Искусство войны», что так настойчиво сейчас всплывало у нее в голове, потому как это единственный продукт, созданный о войне, который Флай имела возможность взять в руки, и то, только по тому, что эта книга могла бы выпасть в поисковике при наборе слова «Искусство». Так вот, при прочтении этой книги, в довольно неплохо функционирующем мозгу Флай не осталось бы ни песо – потому как боевые позиции, тактики и стратегии нельзя было понюхать, и попробовать на вкус. А заниматься боевыми искусствами Хонки просто не пришло бы в голову. Мотоциклы гораздо круче – она только недавно нашла на блошином рынке своего Би, и уже влюбилась в него без памяти – единственная польза от безумных экспериментов этого чокнутого профессора, которому приглянулась ее гормональная система – это то, что теперь у нее водились деньги. Как вошки, только в сотни раз лучше – шуршащие и звенящие монетки, которые помогали ей закончить колледж честно, пусть и совершенно не легально. И теперь, перед скорой смертью, она могла с легкостью порадоваться тому факту, что мотоциклы в ее жизни, пусть недолго, но все же существовали.

Хорошо, что в моей жизни существовали мотоциклы.
Клиническая идиотия.
Это же не лечится. Да буду счастлива я, с этих пор и навеки.
Мертвая?
Умственно отсталая.

Солаты пошли в наступление – Флай отошла к стене, чтобы прикрыть себе спину.
- Дорогие мои, вы что-то попутали – единственная причина, по которой меня можно убить – это моя способность родить сколько-нибудь стоящую картину и стать бессмертной представительницей низшего класса в высоких кругах. Представьте себе – мои картины в Лувре. Или в том миленьком германском музее, о котором мечтает вся мировая богема – но, поверьте, меня там не будет, и убивать меня совершенно не зачем – я не представляю для вас никакой значимой конкуренции, ребятушки, - она пожала плечами. Солдаты наставили на нее собственные автоматы и прицелились. Страха не было. Страх никогда не приходил к ней вовремя. Он опаздывал, как хорошие гости на восточной свадьбе - часа на два, как минимум, а прийти без опаздания в высоких кругах восточного общества вообще считается моветоном. Иногда Флай размышляла о том, что у нее точно должны быть азиатские корни.

Что, пора падать ниц и молиться?
Или взывать к Великим Богам?
Или просить пощады?
Можно просто пошутить напоследок.
Или попытаться их шантажировать?
Ага, самая удачная идея. На меня наставлен автомат, а ты такая – а я единственная на этом белом свете знаю, где спрятаны подлинники Веласкеса. А те карикатуры, что развешаны в галереях – мои искусные копии.  И Вы более никогда не увидите Веласкеса.
Говори сразу про Да Винчи, может поможет.
Нет, этого слишком серьезно охраняют, чтобы поверили с первого раза. А так можно потянуть время.
И что ты предлагаешь? Просто выбраться из этого склепа, вышибив стену? Не думаю, что у тебя это так уж хорошо получится.
Зануда. Ну, можно придумать что-нибудь более соответствующее истине. Например, сказать, что без меня у всех бесплодных на земле нет никакого шанса.

Мысль показалась здравой.
- Без меня у всех бесплодных на земле нет никакого шанса.

Выстрелы были бесшумны и с последним прозвучавшим звуком, пули уже устремились к ее груди нескончаемым градом.
Флай не успела испугаться осознанно – ее инстинкт самосохранения подал в отставку еще раньше, чем рассудок и сейчас она только с невероятным удивлением наблюдала за тем, как пули врезаются в невидимую пластину перед ней и падают к ее ногам, словно поклонники Светской Дивы, сраженные ее неземным обаянием.
Пули со звонким стуком отскакивали от каменного пола всего на пару сантиметров.

- Ну, и что это за финал Марнезонского балета, три тысячи чертей? – немного растерянно произнесла Флай, которая даже не успела зажмуриться. – Не финал, а какая-то лажа.

На нее медленно накатывала паника, отпуская на свободу напряжение, что всегда выступало на первые позиции, стоило стрессу выйти на арену. Теперь концентрация растворилась  в небытие и Флай Хонки истерически расхохоталась.

Этот фарс начался пятнадцать лет назад - Томас прекрасно помнил чертову жару того марта - перепады температур заставляли сходить с ума большую часть Лондона - тех, у кого в офисах не стояло климат-контроля, кто не ездил на машинах с кондиционером и не перемещался по улице только с целью перейти из одного комфортного помещения к другому - Томас Певерелл к тому времени уже успел стать человеком, выбравшись из подпольной грязи, но для того, чтобы суметь себя зарекомендовать нужно было немного больше, чем небольшой офис с парой компьютеров и оригинальные идеи. Ему нужно было уважение и смелость. С появлением интернета за смелостью дело не стало – это было настолько не паханое поле, что предвкушение буквально распирало его изнутри. Сейчас он пока не стоял на вершине власти, у самих истоков современного общества, но был как никогда близок к этому – он готов был положить на алтарь предпринимательства годы и миллионы – чужие миллионы, но он знал, что однажды он будет там – и его туда приведет собственный ум и умение манипулировать людьми. Что может быть проще, чем заставить людей плясать под свою дудку – просто пообещай им то, чего они хотят и они полностью в твоей власти.

Тогда, этот недоумок с огромным носом, в заношенной куртке из кожи молодого дерматина, прорехи на которой были в разы больше, чем рукава, посмел ему отказать. Он прекрасно помнил свое недоумение – как? Зачем? Почему он уходит из столь перспективной области? Томас Певерелл не рассматривал причину, которая лежала на поверхности. Мораль? Что за глупость. Страх? Не зря же он искал лекарство от страха – быть может, его пугает то, что он мог открыть? Нет, он знал эту породу. Ученые. Они не боялись никого и ничего. Они предпочитали знания, как цели, они не думали о том, что открытая ими ядерная бомба уничтожит под корень два вражеских города. Что люди будут умирать на улицах, что с них клочьями будет слезать кожа, опадая неаппетитными кучками прямо на асфальт. Что они будут корчиться в муках, под чертовым августовским солнцем, а прохожие – те, несчастные люди, которым не досталось достаточного количества излучения – они будут рыдать рядом и наблюдать, как жирные белые черви копошатся в разлагающейся плоти этих полутрупов. И именно это будет им сниться еще долгие годы в кошмарах – это, а совсем не ужасы войны. Война – смерть, кровь, вой, ранения, убийства – естественна. Она в крови человека с самого начала времен. Она впиталась в его плоть, также как чертов страх перед сильным хищником, от которого этот носатый и хочет избавить человека. А вот смерть на улицах города, от простого газа, от взрыва, который произошел за сотни миль, но пожары которого достигли и самых отдаленных окраин и центра – эта внезапная смерть страшна. Она приходит ниоткуда и выкашивает целые города. Томаса восхищало это. Он не стремился к уничтожению рас и цивилизаций, но одна мысль о том, что возможно одним нажатием кнопки выкосить под корень не только страну, но и целый континент была настолько возбуждающей, будоражащей, прекрасной, что попросту не могла покинуть его.
Управление массами. Тотальное управление. Был ли страх именно тем рычагом, который позволил бы ему властвовать над миром? Он не был в этом уверен. Опыт предыдущих поколений говорил о том, что тираны умирают, и своей смертью они умирают очень редко. Именно тогда ему пришла в голову идея незаметного, навязанного свыше управления – управление на биологическом уровне. Такого, от которого никто не сможет  отказаться, потому что это будет нести человечеству не только рамки, но и безопасность.

Рост идеи был долог. Постижение информационных технологий не составило для него большого труда – Певерелл умел обрабатывать терабайты информации, без особой усталости, но реализация второй части для него была проблемой. Генетика была для него загадкой. Он мог понять, как устроены клетки, но как и где находится чертова ДНК и как ее изменить и заставить работать на себя… или не ДНК, а… одним словом, ему нужен был гений. И гений, который для него свернет горы. Из любых соображений. Себастьян - чтоб его – Снейк. Он подходил идеально. Тогда, чуть меньше пятнадцати лет назад, на него не было точек давления. Кроме его драгоценных исследований. Но, тогда еще только аспирант, он предпочел отказаться от них. В пользу этой шлюхи, что пыталась ложью заполучить Томаса. Жаль, он ее почти… любил? Можно ли было охарактеризовать то, что чувствовал Певерелл этим словом? То невидимое, но жаркое, то значительное, яркое, безумное, что длилось так недолго, но сумело заставить… забыть? Заставить поверить? Попробовать? Грязная лгунья – она сумела причинить ему боль, что же… больше никто не сумеет. Теперь он знал с чем и как ему следует бороться. А Себастьян Снейк, этот оборванец, завел себе целых три болевые точки. Его рыжая женушка, сынок и эта, жертва эксперимента, что сейчас испуганно жмется под дулами автоматов. Певерелл буквально видел, как растекается неаппетитная лужица на полу прямо у ее ног. Люди, их страхи и физиология. Грязь, повсюду сплошная грязь.  Нет,  было бы  ошибкой, думать, что ты позабыт, что больше от тебя ничего не потребуют – ты попал в ловушку. И сам эту ловушку за собой захлопнешь.

Теперь ты сделаешь все именно так, как я этого захочу.
И каждый рождающийся ребенок лет через пять-десять будет проходить инициацию прямо в родильном доме. Ему будут загонять чип прямо под нежную кожу. И Томас Певерелл будет знать все – от того, сколько калорий он потребил на завтрак, до того, сколько раз его окунули головой в клозет. Позже, немного позже… в его руках будет власть над всем миром. И это начнется сегодня. Тебе не стоило проводить столь опасные опыты, Себастьян Снейк. На этом тебя и подловили.
Томас вошел в комнату и приветливо кивнул начальнику подразделения. Генетик удостоился прищуренных глаз и ухмылки. Томас перевел взгляд на стеклянную стену.

Разыгранная миниатюра  поставила его в тупик. Девчонка начала вещать.
- Вижу, профессор Снейк, вы подбирали себе кандидатов по уровню интеллекта. Чтобы Ваши разработки сохранялись втайне от самих испытуемых, им достаточно не понимать, что происходит. Мои поздравления. Это успех.

Томас злорадно хмыкает. Он уже уверен, что уйдет отсюда с подписанным контрактом. Это неизбежно.

То, что происходит дальше, лишает его понимания реальности. Что за… пули останавливаются там, где им останавливаться не положено, а в следующее мгновение ученый без сил падает на пол с легким стуком. Это… необъяснимо. Ее силы замкнуты на его… воле? Выносливости? Физических возможностях? Глупо, зачем бы ему так поступать? Неужели эта девчонка так много для него значит, что он лишился чувств, едва поняв, что ее могут сейчас убить? Облегчение от того, что эксперимент удался? Что, что, черт возьми, здесь происходит?

- Нездоровится, профессор? – едко заметил Томас. – Не думаю, что Вам это может помочь. Мы ждем от Вас объяснений. И поскорей. Время – деньги. В данном случае – Ваши деньги. И, поскольку, каждый здесь понимает, что самое ценное в Вас – это Ваши знания, подумайте, чем Вы будете платить.
Певерелл скрестил руки на груди.

Когда Флай была совсем маленькой девочкой, она очень любила прыгать с обрывов в реки, карабкаться по склоном, наблюдая как из под твоих ног камни летят прямо в пропасть - ощущение непередаваемое. Она чувствовала запах свободы, как клокочет адреналин в ее крови, она дышала, она жила.
Флай не была слишком уж чувствительной леди. Ей не было суждено падать в обморок, при виде таракана, а пауков она любила нежную любовью человека, тянущегося к различным тварям дрожащим. И более всего к тем, кто не может говорить, но обладает неким шармом и привлекательностью смертельно опасного зверя. Она любила скорость, она любила риск, она любила ходить по лезвиям любых обоюдоострых орудий. И она почти ничего не боялась.
Почти.
Сейчас она поняла, что выражение “тряслись поджилки” имеет самое прямое значение. Она чувствовала, как в ее теле дрожит каждая мышца, каждая из более чем двухсот косточек. Флай прекрасно знала внутреннее строение организма - недаром же она была художницей. Пусть и самопровозглашенной. Она никогда не ощущала такого ужаса. Острыми иголками на нее небегало окружающее пространство. Ее восприятие обострилось до деталей, она замечала капельки пота, стекающие по шеям людей в масках, она рассматривала трещины в полу, паутинкой расходящиеся во все стороны света. Небольшие щербинки, неровности. Флай осознала, что стоит на коленях, только после того, как болью пронзило ноги и кожу начало холодить. Она подняла полубезумные глаза и уперлась взглядом в дула автоматов. Опять. Комнату прорезал мерзкий звук, и только пару секунд спустя, Флай поняла, что это смех. Ее смех.
Она волевым усилием заставила себя умолкнуть.
В комнате с каменными стенами глухо бухало ее сердце.

Вспышка.
Огромный зал с каменными сводами, повсюду летают лучи различного света. Зеленые, красные, белые. Вскрики, вспышки, хрики. Громкий, преувеличенно истерический хохот. Огромный постамент с аркой на нем, колышущаяся ткань. Ни одного знакомого лица вокруг. В ее руках деревянная палочка. Пальцы сжимают ее с такой силой, что ощущается, будто это ее главная ценность. Она выкрикивает слова на латинской языке и из палочки вырывается свет. Это естественно, это совершенно правильно. Она не боится, ее не пугают ни люди, ни темнота, ни жутковатая готическая обстановка.
Ломающийся голос подростка истошно вопит - так воют раненые волки и рыдают матери, потерявшие детей. Голос взывает “Сириус! Сириус, Сириус, Сириус...” частит и срывается. Глохнет и затухает.
Флай охватывает ужас. Ужас потери.
Вспышка.

Ну, и что это было?
Конечно, твоя циничная особа не могла не очнуться первой.

У девушки не было ответа на данный вопрос. На оба вопроса, вообще-то. Меньше минуты назад она была уверена, что умрет, но прошло уже немало времени по ее внутренним часам - более того, пули встретили некую незримую преграду.

Пора поверить в Отца нашего. Господа Бога.
Угу, и в сына, и в гашиш. Не верю я, что они такие истории в здравом уме и твердой памяти сочиняли. Бррр.

Хонки переругивалась сама с собой скорее на коробке автомате - до оскомины привычное состояние, которое и было реализовано в момент сильнейшего стресса. Голова шла кругом и она вместе с мыслительным потоко уносилась в страну кошмаров, как широкоизвестная Каролина. И реальность расплывалась широкими мазками масляных красок по стенам ее каменной тюрьмы. В воздухе пахло растерянностью.
Решение было принято на тех же инстинктах, что она выдавала речь о беременности и балетах - она все еще была в ловушке, и ей из этой ловушки было необходимо вырваться. Флай зажмурилась, завизжала и бросилась вперед, рассудив, что эффект неожиданности сыграет на ее стороне. Препятствий на пути не оказалось и Флай со спокойной душой впечаталась в стену. Ощутив, как хрустит носовая перегородка, как расплывается по комнате запах железа и кровь заливается в рот. В следующее мгновение, Флай ощутила как ей заломили руки за спину и сознание погасло. Напоследок только ехидный голосок успел заметить: Все, дорогая, ты вляпалась по самые уши. Встретимся уже на том свете.