Won't you come into the garden? I would like my roses to see you.

Людвиг Медичи любил свою галлерею. Любовь его была любовью истинного обладателя. Безусловно, его эстетическое образование и вкус позволяли ему признавать самоценность произведений искусства. Он мог вникать в символизм картины, любоваться игрой красок, теней и света. Людвиг мог вести с посетителями, коллекционерами, спонсорами и прочими заинтересованными личностями длинные беседы человека своего дела. Однако больше всего он любил картины, выставленные в "Пьёне", как свою собственность. Так любят свой банковский сейф, так любят дорогущий французский сервиз, которым нельзя пользоваться, или доисторический персидский ковёр, по которому нельзя ходить. Некоторые даже любят так других людей. Но это следующая часть нашей истории.
Именно из-за характера истинного обладателя Людвиг больше всего любил в "Пьёне" поздний вечер. Галлерея в это время была уже закрыта, по тихим пустынным залам перемещалась лишь охрана и обслуживающий персонал. И сам Людвиг, безусловно. В это время галлерея принадлежала ему безответно. В это время, проходя по многочисленным залам под гулкий звук своих шагов, он занимался с ней любовью.

Боже милостивый, как он изменился! И вид у него не на шутку женатый!

Нынешний вечер сулил стать особенным. Людвиг разогнал всех, кого только можно. Свет ещё не погасили, но приглушили на "технический режим". Картины шептались вокруг него и очень хотелось сказать им "цыц". Но искусство не умеет молчать, даже когда горит синим пламенем. Медичи предпочитал об этом не думать, иначе его не покидало чувство песка, утекающего сквозь пальцы. Чувство, знаете ли, крайне неприятное. Таких, как Людвиг, оно заставляет вздрагивать от лёгкого отвращения.
Картины продолжали шептаться, они ждали. Людвиг тоже ждал. Сегодня они будут не одни. Сегодня к ним присоединиться женщина. Женщина, являющая собой воплощение свободы. Женщина, с которой он был готов поделиться своим счастьем запирающего обладания.
Медичи не мог вспомнить, бывала ли в его галлереи Сизета. Картины никогда не видели её. Вероятно, потому что для Людвига она была одной из них. Безумно изящной, обладающей достойным местом в коллекции его персональных экспонатов, но для него она не была живой. Точнее - была когда-то, но умерла вместе с их дружбой, браком и рождением дочери.
Людвиг хотел бы себе друга. Друга можно было бы познакомить с галлерей. Он не признался бы даже картинам, что скучал по её лукавой улыбке, по её пониманию и по их единству.
Казалось бы, после такого чудовищного краха жениться вновь было бы крайне нерациональным поступком.

Ведь если про нас ходит какой-нибудь скандальный слух, то всего утешительнее бывает сознание, что это справедливо.

Однако для Ригель не существовала рациональных правил. Они не просто были неприменимы к ней, их просто не существовало в её мире. Иногда ему казалось, что прикосновением к подолу её кричащего красного платья он может взлететь, потому что даже законы физики недействительны рядом с этой женщиной.
Вдалеке послышался перестук каблучков. Он всегда звучит у неё немного нервно.
Ригель, это "Пьён". "Пьён", это Ригель.
Людвиг улыбнулся своим мыслям. Ригель, Ригель, Ригель. Острое "р" как нож, высокой "ль" как взмах.
Ригель Медичи? Неправда ли это звучит восхитительно?

Над городом закат погас,
Часы пробили девять раз,
Не пропускают шторы свет, закрыта дверь.

Выходя из амплуа консультанта и превращаясь в «Ригель обыкновенную», мадам Элекстрано неуловимо менялась. Периодически Людвига так и подмывало с усмешкой поинтересоваться у нее, куда ему предполагается вставлять свои ответы, если она надеется их услышать.
- Неужели тебе не по сердцу романтичность этого места? – невинно поинтересовался Медичи, когда, помянув черта, его дама все-таки дала ему возможность высказаться.
Если она хочет ужинать, он вполне может купить ей ресторан. Но после. Когда она скажет «да». Возможность отказа голову Людвига даже не посещала. Это было бы…как это говорится? Немыслимо. Невообразимо.

Уходят дни водой в песок,
Мадам, я вновь у Ваших ног,
Вас не коснётся зло крылом своим теперь.

- Другого специалиста? – перебил он, не дав ей закончить. Так же, как теперь частенько перебивала его она. – Мне бы этого не хотелось.
Последнее, сказанное обманчиво мягко, даже у человека неискушенного в психологическом консультировании вызвало бы однозначную реакцию: собеседник не привык допускать, что бы его желания игнорировали.
Ожидая ответа, он в который раз охватил ее взглядом. Глубокие темные глаза, выступающие скулы, густые напоминающие спутанную проволоку волосы – неизменные якоря, за которые наряду с ярким гардеробом, цеплялся взгляд. Меж бровей залегла хмурая морщинка, а губы неодобрительно поджаты – почему-то эти мелочи пробуждали в нем исключительно улыбку.
Возможно, если бы Людвиг не был так увлечен созерцанием и получением от этого процесса истинно эстетического наслаждения, он мог бы понять, почему. Он мог бы наконец-то отдать себе отчет в том, что ему хотелось бы выяснить, ругается ли она по утрам, пытаясь расчесать свои непослушные волосы, есть ли в ее гардеробе хоть что-то напоминающее черно-белый офисный стиль, как она выказывает свое нетерпение, в каких выражениях от нее можно услышать «ты не прав», каким становится ее взгляд, когда на него наползает дымка возбуждения…
Если бы Людвиг действительно прислушался к себе, возможно, он понял бы и то, что пропал, совершенно пропал, когда впервые переступил порог ее кабинета.

Я сообщить осмелюсь вновь:
Побега план уже готов,
Я выбрал двух коней для Вас и для меня,

Пожалуй, имея его возможности, организовать все можно было как-то иначе. Масштабнее, романтичнее, зрелищнее… Но Ригель бы не оценила. Людвиг полагал, что за ней помимо прочих наблюдалось одно замечательное достоинство – больше всего эта женщина ценила честность и прямоту. Поэтому вместо еще каких-то речей, Медичи лишь опустился на одно колено, извлекая кольцо из внутреннего кармана пиджака.
- Ригель Элекстрано, ты выйдешь за меня?

Уедем вместе из страны...

Правда одна, а ложь — это слова, слова, слова…

Людвиг слышит слова, которые льются... Нет, они не льются. Они выплескиваются на него ядовитыми плевками. Может быть, это действительно яд и он туманит его сознание? Как иначе объяснить, что он не может вникнуть в их смысл?
Что есть вера во что-либо? Кому-либо? Что такое любовь? Что такое жизнь и смерть?

Выбор аристократа - воплощать образец любой ценой...

Привычки - наши якоря. Они не дают яростному течению смыть нас в водоворот, разбиться на щепки и навсегда упокоиться на дне среди мрачных клыкастых рыб.
Людвиг расправил плечи и вздёрнул подбородок. Между лопатками явственно ощутился стальной стержень. Сталь холодной волной стекала вниз, заставляя распрямиться полусогнутое колено. Холодный всплеск бросился наверх, сталь объяла разум, вытесняя оттуда блаженный туман.
От Ригель веело злостью, отчаянием и страхом. Его острые клыки почти можно было увидеть сомкнувшимися на его шее. Ригель как открытая система делится всем, что блуждает внутри неё. Сейчас рядом с ней даже дышать становилось тяжело. Её напор бил по стальной броне, прогибая её вовнутрь.
Людвиг на мгновенье утратил над собой контроль и сделал шаг назад.

...он сейчас не властей надо мной.

И это ошибка. Ужасная ошибка, которую Людвиг осознаёт слишком поздно. Так поздно, что остаётся лишь досадливо поморщиться. Его жест может быть понят только единственным образом - он отшатнулся от неё.
Своё нельзя выпускать из рук. Своё нельзя никому отдавать. Ригель утекает сквозь его пальцы как песок.
Крышка коробочки с обручальным кольцом оглушительно хлопнула в спину стремительно и неровным шагом уносившейся из галереи мадам Элекстрано.
Рваный образ всплыл откуда-то с задворок бессознательного. Забытый сон. Забытое лицо, которое казалось таким знакомым. Перестук каблучков выудил воспоминание о стуке трости. Хлопок коробочки отозвался оглушительным ударом ладони по столу. Сначала пришли звуки, потом - визуальный образ. Он уже видел его за закрытыми веками, отдыхая в объятиях Морфея. Строгое узкое лицо с заострившимися чертами и морщинами, брызнувшими в уголках глаз. Лицо столь похожее на его собственное.
- Тебе нужен наследник, а не бесплодная взбалмошная сука. Ты женишься на Нарциссе.
Воспоминание рассеялось. Людвиг машинально убрал кольцо во внутренний карман.
- Ригель!
Перестук каблучков стих, замер в ожидании.
- Я люблю тебя!
И снова перестук, постепенно растворяющийся в недрах галереи.
Ты моя. Ты всегда будешь моей.