Себастьян Снейк в раздумьях шел к озеру. Единственным местом в Хогварде, где он мог подумать без риска подхватить насморк или быть замеченным Статуаром и компанией был небольшой парковый участок перед озером. Там во все времена года было достаточно уныло, чтобы о нем не вспоминал ни один студент. Вязы образовывали своими кронами раскидистую тенистую лагуну, там были повалены старые деревья, давно заросшие мохом до такой степени, что создавалось непередаваемое ощущение, что мох строит коварные планы по захвату мира. Следуя совсем недавним исследованиям о том, что грибы были первыми живыми организмами на земле – относительно живыми – идея о том, что мхи и лишайники могут быть потенциально разумны, не настолько нелепа, как могло бы показаться изначально. Особенно на фоне некоторых особенных индивидов, которые с большим трудом даже переходные экзамены сдавали – вот уж ничего проще Себастьян и придумать не мог.
Лагуна была тщательно спрятана от чужих глаз, и о ней во всем Хогварде знали только два человека, вернее, только два человека изредка проводили там время. Сегодня днем перед Себастьяном встал нешуточный выбор – подходил к концу четвертый год его обучения, и он подавал документы на магистерскую степень, которая вмещала в себя не только ежедневные лекции, но и множество прочих обязательств. Обязательства были не такими уж и приятными, но выбора особого не было – он выиграл два года, не посещая старшую школу и сейчас уже готов был вступить в жизнь в роли полноценного специалиста, но он чувствовал, что ему будет этого мало.
Сейчас его погодки наслаждались весенним солнцем, а он хмуро перебирал в голове, что именно следует включить в портфолио и как не пасть лицом в грязь на собеседовании – безусловно, рекомендации от Фанфарона у него имелись, но сам Вэнити имел ничтожный вес в научном сообществе, и Себастьян хотел большего.
В раздумьях, он даже не заметил, как ноги привели его не к тому берегу озера – и он только в последнюю секунду увидел скучающе разлегшегося на траве Джек Статуара и его вечных подпевал.
И как его только не выгнали еще? Видимо, его папенька старательно приплачивает директрисе, чтобы его драгоценное чадо добилось в этой жизни хоть чего-нибудь, пусть и не самостоятельно.
Он презирал этого напыщенного франта, который не был способен и на малую толику мысли, если только речь не заходила о всевозможных развлечениях. Что в нем находила Лилит, для Снейка оставалось загадкой, которую он никак не мог разрешить. Будучи все же человеком разумным, он не выражал вербально свое недовольство, а только морщился, словно от самого упоминания Статуара в помещении начинало нести плесенью или перегаром. Он только вздергивал бровь и хмурился. Он не считал себя достаточно ценным человеком в жизни Ифан, чтобы открыто выражать свое недовольство – нет он ограничивался теми намеками, которые без труда могли быть распознаны любым человеком, знакомым с основными мимическими манипуляциями. А уж собственной мимикой Себастьян владел на высшем уровне.
Себастьян уже было собрался обогнуть многострадальные ивы, с которыми у него отношения не сложились, еще долгие годы назад, но из этого не вышло ничего путного – Статуар уже целенаправленно шел к нему. И Себастьян был не намерен отступать. Ивы были его проклятьем – как-то раз в грозу они здорово отхлестали его по спине – даже остался один продольный шрам.
Статуар был его проклятьем – ну, тут шрамов было в разы больше.
Но Снейк не боялся проклятий. К тому же, столь наглым образом предоставляемых. Если этот выскочка мнил себя Королем Всея Британии, то он крупно ошибался. Для начала, королева Виктория была в полном здравии, и сегодня с утра еще была женщиной – пусть и немолодой.
- Перед тем, как открывать рот, Статуар, убедись, что от тебя не несет теми помоями, что прочно упокоились в твоей голове, вместо полагающегося анатомически там мозга. Впрочем, твою глупость можно сравнить с твоей самоуверенностью – и то, и другое, несомненно, завышено. Уйди с дороги, а лучше утопись в пруду – ты своим присутствием понижаешь средний уровень интеллекта всего университета. Даже не представляю, о чем Вы говорите с Лилит? Или она из жалости выслушивает твое нелепое мычание? – Себастьян вздернул нос и сложил руки на груди – нечего было и надеется на то, что вся эта история быстро окончится – он уже видел нелепое, гротескное завершение картины. Хорошо, если это будет не Герника или классика какого-нибудь Достоевкого. Ему бы не хотелось бесславно почить так и не создав чего-нибудь выдающегося.

Одиночество толкает нас на глупости большие, чем любовь. Трусость толкает на глупости большие, чем храбрость. А еще, легко быть храбрецом, когда ты ничего не боишься, когда за твоей спиной стоят десятки друзей. И совсем нелегко быть храбрецом, когда за твоими плечами ответственность за собственную жизнь, благо, что только за собственную. Когда за твоими плечами тяготы выбора дальнейшей судьбы, когда за твоими плечами подруга, которая медленно перестает сходить с ума. Год уже как перестает, но это не делает процесс менее болезненным. Впрочем, год назад Себастьян с трудом вытаскивал ее из баров, а сейчас она даже практически вернулась... куда бы она не желала вернуться, главное, что желала.

Но Себастьян Снейк от этого не становился менее одиноким. Для них обоих выходом из бездны была бы взаимная любовь, но, к сожалению, они оба любили совсем других людей. Безответно любили. Безответно и беззаветно. И в этом была трагедия. Трагедия была еще в том, что Себастьян не умел быть равнодушным. Он был мальчишкой, и по-мальчишечьи же и жил. Он ненавидел так, что превращал жизнь названного врага в ад, он любил так, что забывал себя, он дружил так, что готов был пожертвовать собственным спокойствием, временем и перспективами. Он стирал зубы в крошку, когда злился, он отбивал костяшки пальцев, он расшвыривал книги по комнате и рвал бумагу. Себастьян не умел по-другому. Он был собран и холоден только в присутствии... людей. В присутствии Ригель он холоден не был, но это совсем другая история. Он не был холоден, и в этом была его трагедия.

Себастьян бы очень хотел одиноким не быть. Он бы с удовольствием не слышал тиканье часов и перелистывание страниц. Он бы с радостью не слышал захлопывающиеся в коридоре двери, чужого смеха и запаха сигарет не слышал бы тоже. Он бы с удовольствием засыпал к полуночи, а не сидел до пяти утра, перечитывая Данте или Пенроуза - по настроению. Он бы с удовольствием завел жабу, трех крыс и козу - с условием, что парнокопытных можно держать в кампусе. Козье молоко крайне полезно, и, к тому же, на козах можно ставить эксперименты. А еще ходят слухи среди ненаучного сообщества, что в желудке козы можно отыскать аналог универсального противоядия. Крысы пригодились бы для опытов, только обязательно однополые - он не особенно стремился к изобилию потомства, хотя, свой маленький крысиный завод решил бы множество проблем. Себастьян не любил крыс, это правда. А жаба... жаб он тоже ненавидел, но это личное.

Следуя логике предыдущих мыслей, с животными Себастьяну тоже не повезло - у него не выжили бы и кактусы, не то, что козы. И друзья у него тоже не приживались - если только не были ему под стать. Может, именно поэтому с Лилит ему не очень удавалось дружить.
А вот у Джека Статуара друзей было предостаточно - и они коллективно желали присоединиться к его веселым шуточкам. Веселым шуточкам уже было два года как, и лучше они от этого не становились. Себастьян бы сказал, что они становились только жестче. И более жестокими они становились тоже. Обоюдно жесткими. В последний раз Снейк организовал ему кожную заразу, и судя по времени отсутствия, Статуар довольно муторно с нею боролся.

Очередной раунд совершенно не вписывался в планы Себастьяна - у него все еще висела недописанной статья, и рекомендации сами тоже писаться не желали. Любые преподаватели этого насквозь продажного места жаждали только подписей - все прочее было слишком обременительно. Он уже практически надумал окончить обмен любезностями - видимо, у Статуара на сегодня в расписании совместных неприятностей также запланировано не было, как одно слово разрушило его радужные надежды на вечер за ноутбуком. И на перерыв в собственных мыслях.
Если выпад о подвале можно было отбить так, чтобы оба были удовлетворены взаимной ничьей, то "трусливая гадюка" была провокацией, которую Себастьян игнорировать намерен не был. Он скрестил руки на груди и вздернул бровь.

"Трусливая", - стучало у него в голове, заставляя злость переводить в состояние   бешенства. Ах, трусливая. Нет, Статуар - ты не на того напал - стоило  понять это еще годы назад. Трусость для Себастьяна была больным местом - он слишком долго учился трусом не быть, и сейчас не мог даже косвенно позволить себя в этом грехе заподозрить.

- Видишь ли, Статуар, - протяжно начал он. - Трус тут скорее ты - без своих дружков не можешь и шагу ступить. Видимо, твоя группа поддержки ждет сигнала "фас" от хозяина. Какими жалкими же должны быть шавки, чтобы лизать зад такого пустозвона. Или они не только зад тебе лижут? - Себастьяна несло, и он не мог остановиться. больную точку он прощупывал интуитивно, быть может и ошибочно, но со ссылкой на то, что подобные альфа-самцы, или псевдо-альфа-самцы, всегда остро реагируют на разговоры о собственной потенции. - Ты, наверняка потрахиваешь их между делом... или потрахивал, пока не появилось подружки. Интересно, а Лилит знает о твоих своеобразных увлечениях прошлого? Или, даже может быть настоящего? Иначе я не вижу причины так похабно выпендриваться перед ничего не значащей толпой. Лилит-то тут нет.

Руки заломлены за спину – пробовали когда-нибудь стоять в таком положении более трех секунд? Спина начинает затекать моментально. Голова находится на уровне паховой области прочих участников увеселительного действа, а ты все также ничего не сможешь с этим поделать. Это обезоруживает – не потому что ты этого не ожидал, как раз таки наоборот – ожидал. Ты знал, что тебя будут бить, и бить по самому больному месту. Ты знал, что почва уйдет из под ног – фигурально ли, действительно ли, ты знал, что они задействуют против тебя все свои оружейные запасы, а ты будешь растерян так, что не сможешь понять, в чем именно ты просчитался, где именно ошибся. А потом одернешь себя и сплюнешь через плечо – все ты знал. Все ты прекрасно знал и про болевые точки, и про бешеный нрав, ты даже знал, какими именно словами он будет тебя опускать в ответ на твой выпад.

Но вот как ответить на этот вопрос – зачем, зачем тебе это нужно, Себастьян Снейк, зачем ты введешься? Зачем вступаешь в постоянное единоборство с заранее проигрышным раскладом на руках?

Все просто, товарищи чародеи. Имя у причины всегда было одно. Был бы Себастьян эгоистом, причина бы была одноименна, но Себастьян бы только лишь эгоцентриком, посему причину звали  Лилит. Она могла увидеть, как мерзок Джек Статуар, например, или увидеть как храбр Снейк. Она бы выбрала то, что ей по душе – бравада, или тихая война за собственную гордость. Она бы смогла выбрать из миллионов лучшее – и Себастьян надеялся, что ее выбор будет верен. Что он не зря терпит все это, не зря не задействовал все свои силы, чтобы убрать Статуара с дороги окончательно. А если Лилит выберет не его, что же… Туманность Андромеды от этого не разорвет галактику. Он просто отвернется и уйдет – для него не будет существовать других небесных тел, но от близкого присутствия Солнца можно и сгореть. Звезды безжалостны к людям – они светят вне зависимости от желания последних. И они будут светить даже после того, как все желания закончатся.

То, что Статуара задело его нелепое высказывание, говорило в первую очередь о том, что… да ни о чем оно не говорило, объективно говоря.

Сейчас о чем-то могла говорить только нарастающая боль в изгибах локтя, только  она и могла. Крепкая хватка двух приспешников Статуара создавала эту боль. О чем-то могла говорить практически нестерпимая боль в спине и сведенных лопатках – режущая, колючая, практически невыносимая. Она говорила приторным голосом человека, так любившего его унижать. Себастьян унижения ненавидел. Он ненавидел горящие щеки, щеки, которые горят от стыда и ударов, ненавидел тупую боль в висках как последствия кулака, врезавшегося в черепную коробку – она расползалась медленно по всей голове. Ненавидел всем сердцем – и он не умолял остановиться только потому, что гордость болела бы стократ сильнее, если бы он открыл рот. И он терпел, терпел и мстил, исподтишка, направленно и смело – потому что его враги должны знать, с кем они столкнулись. Всегда должны были знать.

Она всегда вставляла ему палки в колеса – его гордость. И в этой жизни, и в прошлой, и в последующей – если бы теория множественных вселенных была верна, то в каждой вселенной его гордость бы кромсала, коверкала и рвала своими острыми когтями его жизнь. А после бы ухмылялась из-за угла. Из-за нее он творил то, что его ум бы никогда не позволил ему сотворить – например, говорил, когда нужно было молчать.

Или оскорблял, когда нужно было каяться.

Кажется, второе было определенно не из этой жизни. Не из этой вселенной, даже не из этого мира. Это было из мутных сновидений, что иногда снились ему в жутковатой дымке. В одном из тех, где Лилит навсегда от него уходит.
Чертова гордость и сейчас просыпается гораздо быстрее, чем то же чувство самосохранения. И это ее устами глаголет вызов.
- Апофеозом моих фантазий была бы твоя импотенция, впрочем, полагаю, эта фантазия уже сбылась, - он сплюнул накопившуюся слюну под ноги к Статуару в тот самый миг, когда он проходил мимо – закинуть голову не было никакого шанса: мышцы противились изо всех сил. Но вот оставить на ботинках грязные следы – самое то, - Говорят, что обувь – отражение души. За неимением души, подойдет и обувь, - Себастьян с трудом приподнял голову и заглянул Статуару в глаза, - как самое яркое отражение грязи и пустоты, что покрывает эта оболочка, - выплюнул он, уронил голову и отдышался. – Надеюсь, хоть эти слова ты способен понять, Олень.

- Видите ли, мисс Ифан, - преподаватель ещё раз вгляделась в какой-то из листов, какие Лилит пришлось заполнять часа два: - Вы ведь, если мне не изменяет память, собираетесь идти в медицинский?
- Да...думаю об этом уже...довольно давно.
- Понимаете. Время ещё есть.
- Время для чего?
- В вашей школе было не очень с базовой химией?
- В целом. 
- Ладно, буду прямолинейна. Вашего уровня...уровня, имеющегося на данный момент, не хватит, чтобы поступить.
- О, да?
Лилит мгновенно вскинулась, взволнованно намотав на палец прядь медно-рыжих волос и закусив нижнюю губу. К такому повороту она не была готова, когда переступала этот порог, с целью написания той работы, которая вот не угодила химическим уровнем, оказывается. Разобравшись с другими предметами, органическую и неорганическую оставила на потом. 
Вот тебе и закуска - не поступишь.
- Советую найти хорошего репетитора. Вы не глупая и вполне успеете отточить знания так, чтобы поднять их на нужную ступень. 
- Да, да конечно, - девушка торопливо взглянула на время: - Огромное спасибо за... эмммм, за...
- Информацию? Пожалуйста. Вы свободны. Не забудьте своего парнокопытного друга.
- Кого? - не поняла расстроенная Лилит, но профессор указала на плюшевую игрушку, расположившуюся на углу парты: - А, да.
Подхватив мягкого оленя, Лилит покинула аудиторию, выходя в основные коридоры и зажмурившись ненадолго от солнца, заливающего продольное пространство. 
Прислонившись к одной из колонн, она попробовала унять надвигающееся...мрачное настроение. Мрачное настроение было, в первую очередь, связано не столько с самим фактом, легко поддающимся исправлению, а скорее обусловлено вечерним сложным разговором с матерью. 
Офелия всё пыталась уверить дочь в том, что ей необходима профессия более прибыльная, чем врач-бессребреник. Если уж доктор, то намного выгоднее стоматолог. Сильнее всего миссис Ифан пыталась склонить дочку в сторону юридической стези или вовсе открытия своего дела. 
Она всё ещё мечтала, чтобы её кто-нибудь озолотил. 
Но Лилит была равнодушна как к деньгам, так и к правовым талмудам.
Наверное, стоило зайти к профессору Вэнити, но ей было прекрасно известно, кого он порекомендует в качестве репетитора. 
Совершенно не зря, вряд ли кто-то из сверстников знал химию лучше. 
"Джек, я собираюсь позаниматься с Себастьяном. Чем? Химией, конечно. Исключительно химией". 
Опрометчиво думать о том, как сказать новость своему парню, ещё до получения согласия Снейка. 
А разве тот не согласится помочь? 
Иногда девушке навязчиво казалось, что этот человек умер бы за неё(или вместо неё), не то что помог по науке, какой в совершенстве владеет и, разумеется, сумеет разъяснить должным образом, выведя на необходимую ступень. 
Выйдя на свежий воздух, Лилит почувствовала себя немного лучше, но по выражению лица и глаз было даже слишком заметно, что она не в духе. 
- Ну что? - она подмигнула оленю, которого устроила на левом предплечье, придерживая правой рукой и движением плеча - поправила ремень сумки: - Кажется, сегодня не наш день. 
Она прочла надпись на овальной бирке, веревочкой прикрепленной к шее игрушки: 

Do what you want to do, 
And go where you're going to. 
Think for yourself... 

Делайте то, что вы хотите сделать, 
И идите туда, куда вы собираетесь. 
Подумайте сами...

Отвлекшись от неизменных цитат: "The Beatles", Лилит прежде услышала гогот толпы, чем поняла, как вышла к берегу озера. 
Поджала губы, немигающе глядя поверх голов, но центра развернувшейся сцены видно пока не было. 
Не нужно быть ясновидящей, чтобы знать. Такие толпы здесь собирает лишь одно событие. Одно столкновение. Столетняя война. 
Как надоело. 
- Пропустите. Отойдите. Дайте мне пройти. 
Когда оставался один ряд зевак, включился звук: 
- Надеюсь, хоть эти слова ты способен понять, Олень. 
- Ну что, друзья? Как вы думаете, не пора ли Снейку помыть с мылом не только голову, но и рот?! 
Знакомая пластинка. Заевшая. Осточертение. Вновь и вновь. 
Лилит отодвинула кого-то плечом и шагнула на сцену, появляясь в радиусе поляны и во внутреннем круге толпы. Вместо света софитов было солнце, слепившее глаза и задорно игравшее бликами на медово-огненных густых волосах, разметавшихся по плечам. 
- Оставьте его в покое. 
Голос Лилит был глухой, растрескавшийся, но твердый. 
Ещё раз посмотрев в глаза своему талисману, она вспомнила, как с утра скрупулезно и аккуратно отрезала строку: 

Cause I won't be there with you. 

Потому что я не буду там с вами. 

Сейчас эта строка стояла перед глазами нежданным оттиском, как субтитры, как надпись над вратами Ада, или Освенцима, как священные каменные скрижали.

У Себастьяна Снейка всегда было плохо не с манерами, а с социальным взаимодействием. Его с младых лет преследовало одиночество – и поэтому он не умел, не хотел и не желал выражать свои чувства, переживания, не желал рассказывать историй, не желал смотреть честно, не желал, чтобы кто-то грязными руками переворошил его белье. Потому что белье было еще более грязным, чем руки, которыми его могли коснуться. У него были полчища секретов. Они, как мухи повсюду летал  за ним, не давая покоя. Они жужжали во сне, жужжали перед отходом ко сну, они не давали этому самому сну случиться. Они не давали сблизиться с людьми. Они не давали рассказать, что его беспокоило. Они не давали посмотреть  на других без темных очков. Если у его школьной подруги была проблема очков розовых, то у его воображаемых стекол был плотный, матовый, черный цвет. Никаких витражей, никаких поблажек, никаких попустительств. Он всегда  был, есть и будет мрачным типом на последней парте. Потому что он не любил лицемерия, он не принимал лжи, он не приемлел социальной желательности. Он всегда выражался прямо. Прямо и язвительно. Он всегда бил в цель, и эта цель была открытой раной. Он прекрасно видел чужие слабости, потому что нельзя жить в зверином мире и не знать чужих слабостей. Они всегда были для него как на ладони и он по ним прицельно бил. Быть может, именно поэтому они сошлись с Ригель – потому что она тоже отлично видела чужие слабости и тоже прицельно по ним била. Только... только она и свои слабости не отрицала. И всегда слышала за фасадной вздернутой бровью беспокойство. О Ригель было легко беспокоиться. И легко это беспокойство прикрывать равнодушием – это было именно то, чего она ждала. Она бы не поняла, если бы он утирал ей пот со лба во время истерики, но она бы поняла, если бы  он вылил ей на потный лоб галлон холодной водицы. Впрочем, Себастьян ограничился апельсинами. На этом и подружились.
Но с людьми обычными этот трюк не срабатывал. Они, почему-то обижались, злились, они выставляли шипы и закрывали плотно двери. Они обливали его грязью позже и исподтишка. Снейк запомнил этот прием  давно и достаточно успешно им пользовался. Укол. Шаг, шаг, укол. Словесное фехтование. А потом удар, шаг, шаг, удар – лицо в кровь, на зубах скрипит лимфа, и отдает железом на языке. Се ля ви.
Не получалось у Себастьяна с коммуникацией. Он не понимал людей – никогда не понимал. И поэтому людям он предпочитал реакции окисления и восстановления. И синтез, конечно, синтез. Синтез новых веществ прекрасен, но почему-то двуногие больше предпочитали ОВР. Джеку Статуару как прикипело окисление при первом же знакомстве, так и не отпускало по сей день. Что ни слово – то пламень, что ни жест – огонь. Впрочем...

- Кто бы тебя манерам поучил, животное. Наверняка, мясо зубами рвешь и только инстинктами и живешь, - один из вышибал, что нагнул Снейка закрыл ему рот своей потной рукой. Снейк радостно оскалился и впился в жирную потную кожу, прокусив ее до крови – чтоб неповадно было. Громила тонко вскрикнул, после одумался, зарычал и отвесил Себастьяну оплеуху.

И это все видит Лилит, - отстраненно подумал Снейк. Он не желал, чтобы она видела его в таком виде – только не она. Хоть для кого-то он должен быть победителем. Да, он проиграл самое ценное, но, это самое, ценное, и не знало, что Себастьян проиграл, он ей никогда не говорил, а сама... сама бы она никогда не догадалась. Для нее Снейк всегда был только другом –ничего больше. Даже нет, меньше чем другом – это точно, меньше. Потому что между ним и Статуаром всегда будет выбран Статуар. Между ним и Корби – всегда будет выбрана Корби. Его... его судьба будет всегда волочится следом, как верному щенку. И, как ни мерзко это признавать – Себастьяну было достаточно и этого. Его запросы были так низки, что он готов был грызть и кости с барского стола, за один только взгляд. За один только день – пусть и с учебником под мышкой, пусть это и была только помощь в занятиях, потому что Статуар не признавал в лучших друзьях своей девушки этого «грязного заучку Снейка». Себастьян бы с радостью разрушил эти отношения... если бы смог. Он пытался – много раз пытался, но, видимо, плохо пытался. Или... Снейк не хотел так думать, но... видимо, Лилит действительно любила этого недоумка. Действительно. Сильно. И глубоко.
Он ее за это ненавидел. Не недоумок, к сожалению, А Себастьян.
Он и не надеялся, что Ифан могла посмотреть на Себастьяна не как на ходячую энциклопедию, но он все равно ненавидел ее за то, что она там чувствовала. И с каждым годом все больше. Он не мог понять ее лицемерия. «Отпустите его!». Серьезно? Она серьезно думала, что Статуар отпустит? Что он перестанет красоваться перед дружками?
Она не мола на него повлиять? Так он ее ценил, да? Так он ее любил?
Снейк знал, что одно только слово Лилит – и Снейк бы перевернул мир. А Джек Статуар... просто игнорировал гнев.
Или – что еще хуже – это было разыграно как по  нотам, и сама Лилит получала немалое удовольствие от его унижений. Постоянных унижений. Он был ей полезен – очень полезен. И избавится от него она не могла – или не хотела. Это была самая страшная мысль. Что Лилит во всем этом участвовала и намерено не прекращала, уподобляясь всем этим самкам. Тем, у которых начинается течка каждый раз, как два самца за нее дерутся. Пусть один из них – дряхлый, больной и неполноценный – побеждает-то всегда ее самец. А подлые поступки – наука во имя борьбы – они не в счет. Или нет, в счет – они только поднимают рейтинг телешоу.
Себастьян ненавидел людей – всех людей – и больше всего Лилит в ту секунду. Еще больше он их возненавидел, когда к ломоте в костях и боле, ноющей боли по всему телу, прибавился мерзкий вкус на языке. Ему в рот засунули тряпку. От тряпки несло практически помоями, она была грязной и воняла...
Себастьян похолодел. Ему в рот засунули грязный носок – видимо, он то-то пропустил. На глаза навернулись злые слезы, его чуть не стошнило. Превознемогая себя, он пытался вытолкнуть носок языком, но мешали удерживающие его руки. Он начал лягаться, но до обидчиков было не достать.
Последняя капля.
Это был провал.

Снейка отпустили. Лилит нервно повела плечом и чуть расслабилась, она почти успела поверить, что узел раскаленной, неприятной сцены - развязан.
Сейчас этот комок тошноты уйдет, от перенапряжения перестанет сводить пальцы. Да, она несколько дней(или недель) будет игнорировать Джека, а Себастьян...
- Мне не нужна помощь от тебя. Ты – никто, только подстилка очередного богатенького ухажера, который за твои красивые глазки и шикарные волосы готов предоставить тебе золотые горы. И ты ведешься на это, потому как мозгов, чтобы понять, что за этой мишурой ничего нет, у тебя не хватает. Это я про тебя, мальчик в мишуре. Убрать деньги – и останется только пустышка, соска, в которой нет молока, но которую старательно посасывают, в надежде выдоить побольше такие, как она.
Под колени словно порыв ледяного ветра ударил, заставив покачнуться. Шея и щеки горели от обиды и стыда. Лилит попыталась вдохнуть, но вместо этого вышел какой-то полузадушенный всхлип.
То, что произнес сейчас Снейк было так зло, омерзительно и пошло. Она никогда в жизни не слышала от него чего-то, до такой степени тошнотворного.
"Он говорил о тебе, да даже мать и завистливая сестрица, которой у тебя не было: ни разу подобного не изрекали, реально, или воображаемо".
Лилит покачнулась и раздула ноздри, сощурившись и мгновенно впиваясь каблуками в землю.
Побледневшие руки сжались в кулаки.
- Прекрасно. В другой раз я не буду вмешиваться. Кстати, на твоем месте, я бы вымыла рот с мылом, Нюниус. А ты, Джек, ничем не лучше его!
Откуда взялось это слово. Статуар сказал иначе. Нюнчик? От слова ныть, нюни? Нюниус.
Пожалуй.
- Меня от вас обоих тошнит!
Лилит резко повернулась спиной к несуществующим подмосткам, но существующей сцене и быстро пошла восвояси.