"Мистер Певерелл, с завтрашнего дня Вы отчислены"
"Певерелл, с завтрашнего дня Вы отчислены"
"С завтрашнего дня Вы отчислены"
"Вы отчислены"
"отчислены"...
Звенело у него в голове. Гарри шел по тротуару, что вел к университету. Навстречу ему шли студенты, которые только-только приходили на занятия. Среди них где-то был бы Драго, но нет он уже скорее всего в кабинете ждет друга, который не придет.
-Привет, Гарри. Ты что-то не в ту сторону намылился, - помахала ему рукой однокурсница, симпатичная девочка, она даже какое-то время нравилась Гарри, наверное, из-за ее китайских корней - круглое лицо и полные щеки - забавно. Не сейчас. Он махнул в ответ и слабо улыбнулся. Еще хватало смелости улыбаться. Вышел за ворота и обернулся. Как ни странно, но ему нравилось это место. Здесь он мог скрыться от посторонних глаз, которые то и дело следили за ним дома.
Он не был хорошим и прилежным учеником. Это прошло с поступлением в университет. В школе он старался, делал все, чтобы папа его хвалил, но не хвалил, не гордился, нечем было гордиться. Гарри взъерошил волосы, потом, вспомнив, что это никому дома не нравится, пригладил обратно, но взбесился от того, что он просто не может делать то, что ему нравится, снова навел бардак на голове. У него совершенно не ладилось с химией, несмотря на то, что ему нравились все эти колбочки, скляночки, но они смешивали такие жидкости, которым нет применения в реальной жизни. Гарри было скучно. Он не обладал должным терпением, чтобы нацедить всего лишь три капли, слишком мелко. В преддверии экзаменов он решил, что сам тест не напишет, но он уже знал, что все тесты и ответы преподаватели складывают в кабинете директора. И почему он решил, что это так легко подсмотреть? Впрочем, да, это было совсем не трудно. Ответы он раздобыл, даже не забыл поделиться с одноклассниками, но есть же всегда одна паршивая овца, которая всех сдала. Кто это был, Гарри не знал. Кто-то ему пытался сказать, что это Драго, но Гарри никогда бы в это не поверил. Правда..почему тогда Гарри не взял с собой на это темное дело Драго? Не доверял?
Он пнул банку из под колы, подобрал и выбросил ее в урну. Это было правильно. правильно было бы его простить и просто усилить охрану в кабинете директора, но нет. Это была не первая провинность Гарри Певерелла. Он даже не пытался оправдываться перед директором. Он честно признался в том, что сделал, чем вызвал еще больший шквал негодования.
-Да, он этим гордится! - рявкнул завхоз, или начальник охраны, да, Бог его знает, какие должности он совмещал в университете, но это заставило директора мигом подписать приказ об отчислении. Что значит - гордится? Не гордился, а принимал все так, как есть. Да, украл, да воспользовался, да, не выучил сам. Все, что вызывало радость и смех у Гарри, не приносило такой же радости и всем остальным.
На первом курсе он умудрился опоздать на контрольную работу по физике, и у него было меньше времени, чем у остальных, а преподаватель решил сделать гадость и не взять его работу.
-Как моя фамилия? - спросил его Гарри, но преподаватель еще не знал поименно всех учеников, и Гарри просто схватил все работы и кинул их в воздух - они перемешались, среди них была и его работа. Преподавателю пришло ее проверять. Забавно было. Он усмехнулся, когда вспомнил это маленький эпизод его маленькой жизни.
Он остановился на пороге дома. Заходить не хотелось, наверное поэтому он прошатался по улицам впроголодь почти до самого вечера. Скорее всего отец уже все знает, а мать бьется в истерике, какой у нее ужасный сын. Какой уж родился. Он не виноват. или виноват? Впрочем, решать не ему, как всегда, за него подумают, за него все решат.
Он вошел в дом. Было темно и зловеще тихо. Как бы хотелось сейчас услышать:
-Сюрприз! - кучу конфетти, праздник и много друзей. Никогда в его жизни не было приятных сюпризов-вечеринок.

Отредактировано Harry Potter (2017-01-07 00:51:31)

Где-то на чердаке вспорхнула летучая мышь. Где-то на улице ухнула сова. Где-то на кухне застыла мама. Где-то в чулане паук поймал комара. Гарри нервно сглотнул, кажется, это было слышно. Кроссовки всегда нравились ему тем, что можно медленно передвигаться, но не в этом доме - малейший шорох, движение, вздох - отец уже, как стервятник будет над тобой. Да-да. Именно стервятник. Он словно ждет твоих ошибок, ждет, пока ты сам себя загонишь в угол. Пауки тоже так делают - расставят сеть, а муха сама себя запутает. Главное ведь не двигаться? Не шевелиться. Не дышать. Долго ли можно так протянуть? Стервятники только и ждут, когда жертва издаст последний звук, чтобы дожрать, доклевать. А сам? Сам он что-то сделает? Думает, что так останется чистым? А изнутри весь соткан из падали, и никакой дорогущий одеколон не спасет. Он бил прямо в нос, и Гарри, наверное, узнает этот запах из миллиона таки же.
Свет заставил его зажмуриться на какое-то время. Ох, нельзя закрывать глаза перед врагом. Почему же случилось так, что Гарри считает своего родного отца врагом? Почему? Это ведь неправильно. Когда он пытался заикнуться кому-то о том, что у него в доме тиран, похуже Калигулы, то на него смотрели со снисхождением, мол мальчик впечатлительный, он придумывает всякое, а родители просто воспитывают. Его обвиняли во лжи, и он перестал говорить, перестал с кем-то чем-то делиться.
Мог бы он сейчас поговорить с отцом и объяснить, что он вообще не хочет там учиться? Не мог, потому что прекрасно понимал, что у него нет аргументов - у него не было таланта к живописи, к музыке, к спорту. в спорт его матушка не желала отдавать из-за зрения, кому оно мешало? Словом, Гарри был тенью, лишь тенью мистера Певерелла, который восседал в гостиной большого дома. Мистер Певерелл мог зажечь свет, мог его погасить, мог испепелить взглядом, а Гарри не мог. Пока не мог.
Однажды это столкновение должно было произойти. Однажды он должен был встать перед зеркалом и подмигнуть своему отражению. Что видит его отец? Явно не улыбающегося мальчика, не светлое будущее, а мерзкого стервятника, впрочем, зеркало всегда показывает то, что мы хотим видеть.
-И тебе не хворать, - твердым голосом ответил Гарри. Ему не двенадцать, не одиннадцать. Он не должен его бояться. У них, черт подери, одна кровь, у них больше общего, чем они думают сами. Гарри не собирался падать ему в ноги и просить прощения. не за что. Он не выбирал этот университет. Он не даст с собой играть уже, манипулировать. Отец пытался вложить в голову Гарри какие-то свои мысли и суждения, но это слабо получалось. Гарри был ветреным, или слишком сильно не желал этих идей в голове.
Он сложил руки за спиной и посмотрел отцу в глаза. Не страшно. Совсем не страшно, но этого стоило бы опасаться. Гарри видел в нем сейчас суровость, угрозу и врага, но не отца, а потому не боялся. Он не привык бояться посторонних людей. Он умел говорить правду в лицо, он умел отвечать за каждое сказанное им слово, только отец в упор не хотел видеть в Гарри таких черт. Он видел в нем только разболтанность, расхлябанность и безразличие. Что ж. Вам же хуже, мистер Певерелл.
Стоит ли говорить о том, что Гарри думал? Выбирал слова, которые должен услышать его отец, но не хотел быть первым, кто прервет эту тишину. Не сегодня. Он не отнимал своего взгляда, вызывающего, жесткого, словно вкладывая в него все те обиды, все то, что он так долго в себе вынашивал, но это все - только взгляд. Гарри не выдавит из себя слез, мольбы о пощаде, прощении.
-Что-то еще? - сухо спросил он. Пусть сначала выдвинет свое обвинение, а уж дальше Гарри будет думать, что с ним делать.

Обвинения так и не последовало, но это совершенно не значило, что отец ничего не знает. Он ждал, что Гарри сам все расскажет, сам выберет себе свою роль, но Гарри слишком долго думал и подбирал слова, чтобы решить, что он не будет первым. Что бы он ни сказал сейчас - он проиграет. Если он скажет, что его отчислили, значит он нажмет на красную кнопку, что в голове у отца - полный карт-бланш. Нет уж. Пусть лучше он открыто сознается в том, что он никому не доверяет, что он контролирует своего сына, следит за ним, как питон за жертвой в ожидании, пока она уляжется спать. Если он скажет, что все в порядке, то он солжет. Врать такому человеку, как Певерелл, было не страшно, не стыдно и не обидно, но перед самим собой чувствовалась какая-то уязвимость.
С другой стороны - десять минут позора и свобода? Поорет, поорет, перестанет разговаривать недельки на две и слава Богу же! Можно было легко во всем признаться и расслабиться, но Гарри не хотел. Нет. В этой маленькой битве он не хотел быть победителем, но и слизняком тоже становиться не собирался. Пусть даже только в своих глазах.
Порой казалось, что Гарри преувеличивает, и на самом деле его отец не так страшен. Возвращаясь домой, он искал в нем хоть что-то человеческое, но, видимо, всю свою душу он распродал за куски своего концерна. Так и валяются никому не нужные, никчемные душонки Певерелла, зато у него есть власть и деньги, которые решали все. В минуты, когда он так смотрел на Гарри, как смотрит сейчас, Гарри наполнялся какой-то гордостью за то, что он может спокойно стоять. Страх потихоньку уходил, но здравый смысл не покидал его голову. Он умел чувствовать, потому что свою душку он никому не отдавал, и Певереллу не отдаст.
Был бы его отец хоть немного человечным, то можно было бы закатить философскую мысль о том, что университет не дает того образования, которое должно быть, что книги - это не все, что многое можно постичь лишь на практике, но, черт подери, Гарри прекрасно знал, что за этим последует - гнев, ярость, ненависть - все это такое холодное и мерзкое, что будет ощущение того, что тебя опустили в смолистую слизь, от которой и не отмоешься никогда, так и подохнешь в ней, задыхаясь.
-В каком университете? - непонимающе удивился Гарри, словно он учился в трех университетах и просто уточнял, словно вообще ничего не произошло. Начался новый аттракцион - выведи Томаса Певерелла из себя. Конечно же, Гарри осознавал, что отец может вспылить, но уже даже воздух заряжался чем-то неуловимым, что впитывалось в Гарри и, вероятно, в его отца. какая-то невидимая нить связывала их, и Гарри чертовски хотел ее разорвать, раз и навсегда, чтобы было легче дышать, чтобы в голове никто не копался, чтобы можно было решать самому, пусть неправильно, пусть с ошибками, пусть он даже умрет где-нибудь, но сам!
Он оперся плечом о дверной косяк, расслабившись, мысленно даже порадовавшись той игре, которая созрела в его голове, руки засунул в передние карманы джинс, а взгляд по-прежнему блуждал по темной фигуре отца.
"Совсем не похож...мы совсем не похожи? Или мы одинаковые? Равные? Во мне ведь есть что-то от тебя, Певерелл...но я от этого избавлюсь..." - и чудилось, что эти мысли уже когда-то звучали в его голове, что он однажды уже боялся быть слишком похожим на Певерелла, что странно - они ведь отец и сын, сын всегда хочет походить на отца...

Подгнило что-то в Датском королевстве.

Ледяной воздух пронзит носовые перегородки, достигнет мозга, и он проснется. Он не будет нежиться в постели, жалея себя - того, кому надо вставать рано утром на работу. Ему не будет холодно, несмотря на то, что отопление оставляет желать лучшего. Жалость - удел слабых. Он встанет с кровати так, чтобы ноги сразу окунулись в тапочки, и он мог беспрепятственно пройти в ванную, умыться, причесать гладкие и коротко отстриженные волосы, сморщить лоб от ощущения неидеальности бровей - с ними он не мог ничего поделать, но они портили все его лицо. Бог с ними. Как всегда, как и каждое утро, плюнул бы на это, вернулся бы в комнату. Он не выбирает долго одежду, он точно знает, какую должен надеть сегодня, какая из рубашек с накрхмаленным стоячим воротником сегодня будет привлекать внимание людей. Да, к сожалению, именно рубашки без единого мятого места, идеальный по ширине галстук, учитывающий пропорции его тела, матово-черные ботинки с чуть закругленными носами, но не вытянутыми и не создающими эффект средневекового волшебника, пиджак, который подчеркивал не слишком широкие плечи, но сужался в талии лишь слегка, чтобы выделить эти плечи, но не сделать фигуру женственной; всегда правильно подобранные запонки, чуть выглядывавшие из-под рукавов. Нет. Он совершенно не тратил время на свою внешность.
Он не пил кофе, пил только белый или зеленый чай, потому что не хотел подпортить ровный белоснежный оттенок зубов, которые показывал крайне редко, словно оскал хищника - только во время охоты. Пальцы были абсолютно чистыми, на них отсутствовали всяческие кольца или украшения, или прочая ерунда, которая могла бы помешать мыслительному процессу. Молчание - было самым главным атрибутом этого человека. Он всегда молчал и слушал - слушал, слышал, анализировал, делал выводы, а потом действовал. Говорил только при крайней необходимости, а голос раздавался каким-то шипением, убаюкивающим и гипнотизирующим. Все ему подчинялись.
Он садился в свою машину, такую же черную, как и его душонка, такую же блестящую, как и его оболочка. Запах кожаного салона, казалось, не выветрится еще через много лет даже после его смерти, будто машине было не два года, но два месяца. Он не умел портить вещи. Бережно за ними следил, ездил по правилам и не нарушал их. "Вещи - не умеют лгать", - утверждал он. Но люди для него были лишь мясом, которое портится со временем, которое гниет, которое надо употребить, пока оно еще свежее. Если не успеешь - пользы от него нет. Отсюда - большая текучка кадров. Они боялись с ним работать, но так же сильно и мечтали об этом - быть у него в подчинении. Треклятый синдром.
Ему было все равно. На стеклянном столе его кабинета хранилось мало документов. Все подписанные бумаги должны лежать в сейфе. Все остальное - мусор. Дела каждый день должны быть новыми - не успел закончить - не получил ничего - отправить в утилизатор. В ручке никогда не заканчивались чернила, а чай всегда был горячим. Его совсем не волновало, что все это благодаря его секретарше. Она тоже лишь мясо, моль - незаметная моль, которая делала свою работу. Кто-то в офисе прозвал ее домовым эльфом, и, кажется, ей это понравилось. Ему все равно. Он даже не сильно помнил ее имя. Дебора? Долли? Добби? Все равно. Важно было одно - на двери висела табличка: "Гарри Певерелл".

Гарри передернуло, и он проснулся. Голова жутко трещала, наверное, это от того, что он снова перепил в надежде, что страшного сна не будет. Кто-то порадовался бы такому сну, но не Гарри. Ему стало тошно, страшно от тех мыслей, которые были в его голове во сне.
Гарри открещивался всякий раз, когда видел подобные образы во снах, он не хоетл стать таким. Таким же, как и его отец. Однако, вероятно, именно таким его и хочет видеть Певерелл-старший. Может быть, он играет с его сознанием, пытаясь внушить ему, что это идеальный мир? К черту идеалы.
Глупо было рассчитывать на то, что отец ему поверит. Глупо было даже играть с ним в подобные игры - он старше, сильнее, опытнее, он - отец, в конце концов, который должен бы знать Гарри лучше, чем Гарри знает самого себя, но он не знает. И в этом был козырь Гарри - его отец знает все и вся, кроме своего собственного сына.
-К чему тогда вся эта болтовня? - спокойно спросил Гарри, заметно расслабляясь. Он все-таки одержал маленькую победу, и отец сам все сказал. Отлично. Осталось сделать так, чтобы он слетел с катушек. Гарри посмотрел на него сверху вниз, даже с каким-то пренебрежением, скривил губы. Может быть, именно в эту секунду он был похож на своего отца больше, чем когда-либо. Обоюдная ненависть сближает людей. Певереллу не было никакого дела до жизни Гарри - это факт. И Гарри не собирался обольщаться внезапному порыву отца, в ходе которого он беспокоился о жизни сына. Дело было в репутации. Он снова сравнил Гарри с неудачниками, но пока еще к ним не приписал его. Тонкий ход? Дарит возможность раскаяться и признать вину? Тогда он победит. Победит, когда Гарри встанет на его сторону, признает его ум.
Гарри сделал несколько шагов в сторону отца, снял очки, приблизился еще, пригнулся, чтобы быть поближе к нему. В глазах все расплывалось, и он не сильно различал детали внешности, но он хотел, чтобы отец посмотрел в его глаза без призмы очков, чтобы он смог узнать потом эти глаза из тысячи других глаз. Зачем? Гарри и сам пока не знал, но очень хотел. Страх куда-то исчезал. Чем чаще его называли неудачником, чем чаще из него делали идиота, тем смелее он становился, тем больше скапливалось в нем силы.
-Не смей. На меня. Орать. - шепот, шипение, ненависть, которые жили в его душе за все то, что сделал ему отец - он лишил Гарри счастливого детства. Он лишил его любви матери и отца. Он лишил его нормальной дружбы. Он лишил его жизни. Он не станет бить его, вряд ли он сможет даже прикоснуться к нему, отпрянет, будто обожженный. Отец никогда не прикасался к сыну. -Мы в книге рока на одной строке, - не так давно в его руках была эта книга, и эта фраза врезалазь в память, и Гарри все прокручивал ее в голове, оставляя заголовком очередной главы в жизни. Видимо, она начнется прямо сейчас.

Кем бы ты ни был, каким бы ты ни был в этом мире, или в каком-то другом - ты в первую очередь человек, если ты попал на Землю. Ты живешь, растешь, развиваешься и ждешь любви. Не получаешь. приходит смирение с тем, что этого нет. Потом ты пытаешься бороться за это "ничего", проигрываешь - ведь ты боролся "ни за что". И разум наполняется осознанием, что все так и должно быть, что ты виноват лишь в том, что питал себя какими-то иллюзиями. В ком-то рождается злоба, в ком-то ярость. В Гарри же родилась боль, адская, пронзительная, невыносимая боль, которая готова была разорвать на части не его голову, нет, глубже, удар был много глубже - в самое сердце. Так лихо Томас Певерелл сейчас сжимал сердце маленького Гарри. Оно трепыхалось в его руках, пыталось еще стучать, отдаваясь еще в висках самого Гарри. Кровь стекала по рукам и громкими каплями оседала на полу.
Всего несколько слов останутся навсегда выжженными вместо этого куска мышц, который давал жизнь: "Мне стыдно, что ты мой сын". Все остальные слова пролетели мимо. Возможно, они когда-нибудь всплывут в его памяти, возможно, он увидит в них что-то важное, но не сейчас. Сейчас он был мальчиком, которому нужна была помощь. И если бы отец отвесил бы ему хороший подзатыльник со словами, что он выбьет из него всю дурь, что они во всем разберутся, или пришла бы мать как хранительница очага и спокойствия в доме, то все было бы по-другому. Нет. Певерелл предпочитал уничтожать этим безразличием. Он впрыснул уже этот яд в кровь Гарри, который сам себя убедит в том, что он никому не нужен в этом мире, сам себя уничтожит.
-Наконец-то, разобрались, - процедил он сквозь зубы, отстраняясь от этого человека. В порыве гнева и эмоций он мог бы наговорить, что тот ему не отец. Где-то глубоко сидела мысль, которая его пугала - он был бы рад узнать, что это чудовище не поделилось частью себя с Гарри. Но эта часть была внутри него и пожирала. Хотелось от нее избавиться поскорее, и Гарри не заставил себя долго ждать, он развернулся и медленным шагом пошел в комнату. Он хотел выглядеть спокойным, глубоко вдыхал на каждом шаге, чтобы не сорваться и не побежать.
"Все хорошо, - убеждал он себя. - Тысячи подростков уходят из дому. Пятьсот из них добиваются успеха. И пусть в этом городе и даже в этом мире мне не скрыться от Томаса Певерелла, но..я не боюсь. Я смотрю ему в глаза и смело называю его имя..." Это был какой-то детский стереотип - не бояться назвать его по имени. Почему многие испытывают страх? Он тоже должен, но он упрямо полагает, что он сильнее, что он имеет право не бояться - в нем есть кровь Певерелла, а значит - никуда ему не деться. В этом могла быть как сила, так и слабость.
Лестница, ведшая наверх, закончилась, еще пара шагов, и он у себя в комнате, но даже там он не чувствовал себя в безопасности. В ней почти не было важных для него вещей, как ни странно. Ему казалось, что отец там бывает. Тем не менее он провел в ней все свое детство. Он вытащил спортивную сумку и сложил туда только самое необходимое, даже вещей много не брал. Драго поделится, если что.
И все же, он сел за стол, за которым отец заставлял его делать уроки. Взял лист бумаги и написал: "Однажды мы с тобой встретимся. Только ты и я. Однажды ты проиграешь. Однажды я буду рад этой победе. Я выиграл сегодня. Но я не рад". Строки вылились сами по себе, и он даже успел проникнуться какими-то положительными чувствами к отцу, может быть, жалостью? Задумался о том, почему он стал таким? Почему не любит самого себя. Он не любит. Это точно. Он может собой гордиться, тешить свое тщеславие, но любви даже к самому себе у него нет. Гарри не рад был тому, что он уходит вот так - не разобравшись до конца, как вор, как падший ангел из Рая, но даже Бог отправил Люцифера в Ад, чтобы тот вершил правосудие. К сожалению, Гарри начнет с собственного отца. 
Он сложил лист бумаги и, перекинув сумку через плечо, спустился вниз, задержался у лестницы, слыша, как отец поспешно уходит из дому на какую-то незапланированную встречу. Гарри зе открыл дверь в чулан под лестницей. В нос ударил родной и теплый запах. Он сел на пол, огляделся вокруг. Как же так? Во всем этом замке самым уютным местом для мальчика стал чулан с толстым пауком.
-Следуй за пауками, - улыбнулся он, а паучок пробежался по ладони Гарри и скрылся в пыльных полках. Он вытащил какую-то книжку, которую читал в детстве, засунул ее так же в сумку. Пара каких-то ручек, карандашей, мелочевка в виде старых ключей - что-то, что он подбирал, когда ему это приглядывалось.
Мама была как моль, когда они встретились в гостиной. Она лишь покачала головой. Забавно, как сильно она боялась отца, что даже в его отсутствие не вела себя нормально. Ее было не жаль. Совсем. И чувств к ней не было. Он молча вошел в кабинет отца, сел за его стол и положил перед собой письмо. Гарри раздумывал, что почувствует отец, когда прочтет? Что подумает? Он оглядел стол - все слишком аккуратно, чтобы за ним кто-то работал. На глаза попался какой-то перстень. Может быть, фамильный? Отец часто говорил и указывал на величие фамилии, но никогда не рассказывал историй о предках, но Гарри - часть этой истории, поэтому резонно было прихватить кольцо с собой, тем более, что оно так мягко обвило безымянный палец. Правда, он все равно спрятал в карман джинс. Потом придумает, куда деть.
Он подошел к камину и бросил туда свою записку. К черту. Он не поймет ничего из того, что хотел сказать Гарри - мальчик, который выжил в семье Певерелла, и живым вышел из этого дома. Он свободен, но он скован. Он шел по улице, пока его записка догорала в камине, превращаясь в пепел, лишь два кусочка не обгорели до конца. На них остались два слова: однажды...сегодня.