- Профессор. Вы думаете, возможно, что монстры существуют в нашем мире?
- Ну... Как Вы думаете, если бы Вы увидели жирафа, Вы бы посчитали его за монстра?
- Конечно, нет.
- Точно? Но, видите ли, когда люди впервые увидели жирафа, они сначала тоже могли подумать, что он монстр. Никто на самом деле не знает, кто является монстром, а кто нет.

По данным Еврокомиссии, ежегодно в странах ЕС пропадают 250 тысяч детей, то есть 1 ребенок – каждые 2 минуты. Только от 2% до 5% исчезновений детей связаны с уголовными похищениями их посторонними, говорится в Европейском докладе о пропавших детях. Остальные 95% сбегают из дома, оказываются похищенными собственными родителями или попросту долго не дают о себе знать.
Когда смотришь на статистику кажется, что все происходящее — не так уж страшно. Что все это далеко. Что все это тебя не касается.
Когда в твоем собственном городе раз за разом пропадают дети, когда неделя за неделей на первых полосах газет только это и ничего больше — это страшно. Пожалуй, это самое страшное, что может случиться с человеком.
Страшнее только, когда ты понимаешь, двигаясь от улики к улике, шаг за шагом, что ты все ближе к цели.
Все ближе и ближе к цели.

Когда Альфред Лоухилл и Мартин Харт вышли на дом, небольшой и вроде бы непримечательный домик на окраине города, Фрэд не мог отделаться от мысли, что на его горле затягивается петля. Все не могло было быть так просто. Так сложно! Как очевидно и логично. Так запутанно и странно!
Фрэдди казалось, снова и снова, иллюзией осознания, соринкой в глазу, что кто-то ведет его, как вела Тесея нить Ариадны. Что кто-то разыгрывает сложнейший сценарий, в котором ему, Альфреду Лоухиллу, отведена главная роль. И, судя по тому, что они с напарником вышли сейчас к этому домику — свою роль он играет хорошо.
— Все обыскать, — скомандовал Харт, который в сложных ситуациях любил вцепиться в инициативу мертвой хваткой. — Пистолет с предохранителя сними сразу. Встречаемся внизу через полчаса. Ты налево, я направо.
— Заканчивай боевики на ночь смотреть, — пробурчал Фрэдди беззлобно.
Он снял пистолет с предохранителя и первым толкнул дверь домика, уже зная, что они ничего не найдут внутри.
Они были близки к цели, но это место не было целью. Оно было этапом на пути. Перевалочным пунктом. Последней загадкой, которую им следовало разгадать.
Ему, Альфреду Лоухиллу, следовало разгадать.

Домик оказался прибранный и очень бедный. На полу серели видавшие виды половики, в некоторых местах протертые до дыр. Протертые старые кресла кое-где демонстрировали начинку, а из сидений задорно торчали пружины. Из холодильника несло кислятиной, в раковине умер таракан, но потрескавшаяся посуда была чисто вымыта и расставлена на сушилке. В старых шкафах со стеклянными дверцами стоял помутневший поддельный хрусталь и аляповатые вазы с высохшими пыльными цветами.
Здесь явно жили, судя по вещам в шкафах: мужчина и женщина. Или несколько мужчин и женщина.
— Бред какой-то, — пробурчал Харт, когда они встретились внизу. — Надо узнать, на кого зарегистрирован этот дом.
— Ни на кого не зарегистрирован, — Фрэд пожал плечами.
Он что-то упускал. Упускал снова и снова. Ощущение соринки в глазу становилось сильнее, отчетливее, как будто он смотрел и не видел чего-то важного.
— Земля принадлежит какому-то Чилдрессу, но он давно умер...
Земля...
— А на этот дом даже разрешения нет...
Земля принадлежит...
— Непонятно вообще, зачем...
У земли есть владелец. Не у дома. У всей этой земли.
— ...зачем нас сюда принесло, — заторможено договорил Фрэдди.
У этого дома не было владельца, но владелец был у земли. Что мешало ему построить еще один дом? Там, где его было бы сложнее найти.
Там, где никто не стал бы искать.

Тропинка была замаскирована так тщательно, что если бы Фрэд и Мартин не знали, что искать — никогда не заметили бы ее. Да и сейчас, когда они знали, на поиски ушло не меньше получаса: прямо за домом начинался лес, который было не так-то просто преодолеть.
— Что за дурость, лес посреди города, — ворчал Харт, пробираясь между внушительных стволов и тщательно выбирая, куда поставить ногу.
— Ты только представь, как в глуши удобно убивать, — философски заметил Фрэдди. — Криков не слышно.
Мартин посмотрел на него неодобрительно.
У них не было карты, тропинка то и дело пропадала из вида, и чем глубже они пробирались в чащобу, тем больше Лоухиллу казалось, что их авантюризм совершенно не имеет смысла. Они вызвали подкрепление, назвали адрес и могли бы дождаться появление специалистов в уютненькой полицейской машине.
Фрэд бы повернул обратно, если бы ощущение соринки в глазу не становилось с каждым шагом сильнее, почти невыносимым. Как будто стоило как следует проморгаться, чтобы увидеть мир таким, каким он был на самом деле. Настоящим. И ради одного этого хотелось двигаться дальше.
Когда перед полицейскими оказался ручей, Мартин негромко взвыл и Фрэдди, вскинувшись, приложил палец в губам.
Что-то было не так в лежащей в лесу тишине. Она не была спокойной, равнодушной и ленивой. Тишина в этом лесу была тревожной, натянутой, как струна, как будто переварившей эхо недавнего крика и еще не оправившейся от него. Или просто криков было слишком много.
— Мины, — сказал Харт вдруг.
Потом взял Фрэда за плечо и указал пистолетом куда-то вперед. Там, по направлению взгляда, земля была как будто вздыблена, а потом снова разровнена и прикрыта нелепыми пучками и обломками веток.
— Тут что-то взорвалось и они пытались это скрыть.
— Они? — переспросил Фрэд, сбрасывая руку напарника.
— Те, кого мы ищем. Не дрейфь, я служил в Афгане.
Это совершенно не утешало.
А ручей оказался глубже, чем Лоухилл надеялся — мокрые брюки противно липли к ногам, вокруг были мины, а в полицейском «глоке» — всего семнадцать патронов.

Харт шел первым и, глядя, как между его лопатками расползается по рубашке темное пятно пота, Фрэд против воли думал о том, что он не так уж много знает о своем напарнике. Что он вообще не так уж много знает о ком-либо.
Даже о самом себе.
Очень подходящие мысли, когда идешь по усеянному минами лесу, сжимаешь рукоять пистолета мокрой ладонью и не знаешь, кого встретишь на следующей поляне.
Или что.
Потому что те, кто убивают всех этих детей, не достойны называться людьми.
Через несколько мучительно долгих минут, показавшихся Лоухиллу вечностью, впереди показалась поляна. На поляне сиротливо стояла хибарка и амбар. Конечно, в каждом приличном сельском доме должен быть амбар. Правда, приличный дом не должен быть обнесен колючей проволокой, и мин по округе тоже быть не должно.
Путь до амбара был открыт, но, к сожалению, здесь все было слишком открыто. 
А ставни на амбаре были наглухо заколочены. Снаружи.

— Я сейчас кого-нибудь убью, — сквозь зубы пообещал Харт, не отрывая взгляда от заколоченных окон амбара.
Фрэд проследил за направлением его взгляда. Мартин смотрел не на амбар, а на тряпку, висящую сбоку на колючей проволоке. Красную тряпку в белый горох, которая когда-то была платьем.
Лоухилл медленно отвел взгляд, посмотрел на напарника, на то, как дрожит пистолет в его руке, а потом поймал Харта за плечо, вынуждая опуститься на корточки под прикрытие хоть какой-никакой травы. Присел рядом.
Вовремя.
Из хижины вышел мужчина метра под два ростом. Он был широк в плечах, с длинными светлыми волосами, спутанными и грязными, и татуировкой в виде петли на шее. Через плечо мужчины бел перекинут ремень автомата.
— Выходите! — пропел мужчина насмешливо. — Я вас ви-ижу!
Автоматная очередь прошила воздух над головами полицейских, выбивая крошку из стволов деревьев.
— Я обойду дом, накрою его с той стороны, — проговорил Харт, распластываясь по земле. — Отвлеки его.
— Ты издеваешься! — искренне возмутился Фрэд.
— Ты хорошо стреляешь, - не собирался сдаваться Мартин. — И лучше бегаешь.
— Там колючая проволока! — сделал Лоухилл последнюю попытку.
— Эй, я же служил в Афгане! — весело отозвался Харт, хотя веселость была наигранной, ломко-надтреснутой. Мартин неопределенно махнул рукой и стремительно пополз вперед: ползал он действительно лучше, чем бегал.
— Громко болтаете, господа! — провозгласил мужчина с петлей на шее и следующая очередь прозвучала ближе. Крошки древесной коры мазнули Фрэдди по щеке.
Он выстрели наугад. Раз, другой, третий. Не стремился попасть — только отвлекал внимание. А когда автоматная очередь сместилась, бросился в строну.
— Тебе не убежать от пули! — расхохотались за спиной.
Пули взвинтили землю под ногами, Лоухилл бросился в сторону, ушел в перекат и встал на ноги под прикрытием внушительного ствола. Теперь можно было начинать стрелять.
Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел.
— Тебе не попасть, мальчик!
Конечно не попасть. Он далеко. У него фора. Однажды эта фора кончится.
Сколько там патронов может быть в автомате? Три десятка? Четыре?
— Выходи-и! Некуда бежать!
Мужчина с автоматом со щелчком вставил новую обойму, перехватил оружие поудобнее, пошел вперед, швыряя огнем на каждое движение воздуха, на каждый звук. Фрэд выстрелил еще несколько раз. Безрезультатно. Слишком далеко.
— Подойди ближе, тебе же не попасть! — пропел мужчина с автоматом.
Он никого не боялся. И ему явно не впервой было убивать.
— Это ты сейчас подойдешь ближе, — сквозь зубы прошептал Фрэдди.
Ближе. Ближе. Еще ближе.
Выстрел.
Пуля чиркнула противника по плечу, а потом все вокруг взорвалось грохотом выстрелов.
— Беги! — заорал стрелок и крик смешался со смехом и грохотом выстрелов.
Он был ближе, близко, слишком близко.
— Или стой на месте. Я все равно убью тебя!
Фрэдди с пугающей ясностью осознал, что так оно и будет. Сейчас жуткий мужик с татуировкой и автоматом подойдет ближе и расстреляет его в упор. Не переставая смеяться.
А потом глухо щелкнул опустевший магазин.
Лоухилл выстрелил наугад, отвлекая и выскочил из-за истерзанного пулями ствола, чтобы прицелиться. Ему не хватило нескольких секунд: мужик с автоматом сориентировался быстрее, швырнув в него тяжелый автомат. Оружие ударило по руке, выбивая пистолет из сведенной ладони. Фрэд отшатнулся, зацепился каблуком за корень и повалился спиной в мокрую израненную траву.
— Я же говорил, что убью тебя, — напомнил мужик с татуировкой, обнажая гнилые зубы.
Он завел руку за спину и достал из-за пояса нож. В лезвие на мгновение отразились его смертельно-синие, безумные глаза.
Фрэдди слепо шарил ладонями по траве, как будто в ней могло оказаться хоть что-то, что спасло бы ему жизнь.
Вряд ли было хоть что-то, что могло бы спасти ему жизнь.
Тяжелый ботинок мужика с татуировкой надавил на грудь, прижимая Фрэда к земле.
— Я не буду тебя даже пытать. Просто убью, — мужчина повертел нож перед лицом Лоухилла, надавил на его грудь сильнее, не давая двигаться. — Ты староват, чтобы тебя было интересно пытать. Чтобы с тобой хо-оть что-нибудь было интересно.
— Я безоружен, — выдохнул Лоухилл.
Мужчина рассмеялся пьяно и татуировка петли на его шее зашевелилась, как змея.
— Мне не впервой убивать безоружных, — мужчина облизнул лезвие ножа, как будто благословляя, ухмыльнулся. — Последнее слово?
Пальцы Лоухилла нащупали рифленую рукоятку пистолета.
Оружие легло в ладонь привычно, продолжением руки.
Фрэд поднял руку, даже прицеливаться не пришлось.
— Умри.
Выстрел.

Чужая кровь брызнула в лицо, неправдоподобно горячая, едкая, как кислота. Нож вошел лезвием в землю в нескольких миллиметрах от виска. Неправдоподобно синие глаза мужчины с татуировкой стали на мгновение растерянными, потом понимающими, а потом опустели. Он рухнул на Фрэда сверху, подминая под собой, тяжелый, пахнущий землей, потом и кровью. Кровью-кровью-кровью.
Лоухилл брезгливо оттолкнул мужика от себя. Получилось не сразу — ходили ходуном руки и перед глазами плавали цветные пятна. Слишком много адреналина. Слишком много безумия, которым пропитан воздух.
Когда над головой вдруг снова завизжала автоматная очередь, Фрэдди рухнул обратно в траву рядом с трупом, онемевшими пальцами сжимая рукоять пистолета.
А потом Мартин Харт радостно заорал в пространство:
— Фрэдди! Эй, Лоухилл, я всех уделал!
— Твою мать, — выдавил Фрэд в пространство. У него не было сил даже на то, чтобы крикнуть в ответ.
Пальцы на рукояти пистолета сводило судорогой. Лоухилл не мог встать, просто лежал и смотрел в небо, слушая, как где-то неподалеку возится Мартин.
Потом напарник окликнул его снова:
— Эй, Фред! Я нашел детей...
В его голосе больше не было радости.

Отредактировано Frank Longbottom (2018-06-25 22:02:18)

Неравнодушие - это не преимущество.

Что самое страшное может случиться с человеком?
Ответ на этот вопрос зависит от возраста, социального положения, пола и количества дерьма, которое довелось повидать в жизни. Самое страшное для маленького ребенка: не получить конфетку. Для школьника: оказаться изгоем в классе. Для студента: не пойти на бал с самой красивой девчонкой в университете. Для взрослого: быть уволенным с работы. Или не получить работу мечты. Или развестись с женой. Или жениться.
Для полицейского: убить человека.
Еще для полицейского: не суметь кого-то спасти.
Еще для полицейского: столкнуться с катаклизмом, обстоятельствами непреодолимой силы, стихийным бедствием, ураганом, 11 сентября или чем-то подобным.
Еще для полицейского: остановить похитителей и найти похищенных детей.
Живыми.

— Эй, Фред! Я нашел детей... — сообщил Мартин Харт, и в его голосе больше не было радости.
Все, что в нем было — паника. Коктейль из откровенного, неприкрытого ужаса и отчаяния, щепотка скорби, капля горечи и очень много злости. Фрэдди никогда не слышал у напарника такого голоса. Пожалуй, он ни у кого не слышал такого голоса никогда в жизни.
Пришлось подняться с мягкой земли, убрать пистолет в кобуру и поковылять в направлении амбара, в дверном проеме которого торчал Харт. Фрэдди малодушно надеялся, что он не дойдет: что прямо сейчас из кустов выскочат дополнительные отряды полицейских с врачами и психологами наперевес, отстранят из с Мартином в сторону и разберутся со всем сами. Выскакивать из кустов никто не спешил. Лоухилл даже оглянулся, потянув время — показалось, что в гуще деревьев мелькнуло какое-то движение.
Показалось. Здесь никого нет: только ты и твоя паранойя.
И, кстати, ты только что убил человека.
Но думать об этом прямо сейчас не обязательно.
Слава богу. И какая разница, что его нет.

Фрэдди доковылял до амбара, отпихнул Харта плечом и ввалился внутрь.
И почти сразу пожалел об этом.
В нос ударил запах свалявшейся соломы, тухлятины и гнили, изрядно приправленный запахом плесени, пота и мочи от давно не мытых тел. Воздух внутри был гнилой и спертый, от него сразу запершило в горле и заслезились глаза. Захотелось откашляться, отступить на шаг, чтобы оказаться на воздухе.
— Это только начало, — тихо, только для Фрэда, сказал Мартин.
И включил фонарик.
Слабый кружок света выхватил из темноты осклизлые стены, паутину в углах, низкий грязный потолок и занозистый дощатый пол. Потом кружок света двинулся дальше, и Лоухилл против воли проследил за ним взглядом. Чем дольше он смотрел, тем ощутимее шевелились волосы на затылке, а в горле вставал тошнотворный ком. В полуметре от пола к стене была прикреплена металлическая круглая труба, неожиданно светлая в этом мрачном месте — отполированная прикосновениями ладоней. Сначала Фрэдди и не увидел ничего, кроме грязных ладоней, маленьких, почти втрое меньше его собственной. Над ладонями тускло блестели широкие полосы металла — кандалы.
— Дьявол... — выдавил Фрэдди, шумно сглатывая.
— Это не дьявол, — философски отозвался Харт. В его голосе не было ни капли смеха, от чего его обычные нравоучения звучали горько и почти страшно. — Это сделали люди.

Детей было двое: мальчик и девочка. Они сидели прямо на полу, невероятно изможденные, полуодетые, грязные, намертво прикованные к трубе железными кандалами, и были больше похожи на диких животных, чем на людей. Когда луч фонарика скользнул по их грязным лицам, дети закрыли глаза такими же грязными ладонями — слишком привыкли жить в темноте. Они боялись, очень боялись двух мужчин, стоящих в проеме двери: вздрагивали, когда Лоухилл или Харт переступали с ноги на ногу или поворачивались друг к другу. Боялись, но не кричали: только втягивали головы в плечи, отползали по полу, раня и без того расцарапанные колени.
Фрэдди разглядел кровь на их одежде и в углах губ, багровые синяки на тощих плечах и внутренне содрогнулся. Не хотелось даже думать о том, что делал с ними мужик с вытатуированной петлей на шее.
О, ты прекрасно знаешь, что он с ними делал, Альфред Лоухилл.
Не нужно быть гением, чтобы знать это.

— Мы не причиним вам вреда, — наконец, откашлявшись, сказал Фрэд. — Мы из полиции. Мы пришли, чтобы вас спасти.
Он ждал — и это ощущалось неожиданно уместно — долгого истеричного смеха, за которым последует плач. Но девочка только закрыла лицо руками, всем телом вжимаясь в угол, а мальчик оскалился, демонстрируя недостающие зубы, зашипел по-звериному.
Харт отстранил Фрэда плечом.
— Больше вам ничего не угрожает, — сказал он и сделал шаг вперед, подняв руки так, чтобы дети могли их видеть. — Больше никто вас не обидит.
Мартин говорил мягким, успокаивающим голосом, без резкости, присущей Лоухиллу — и это работало. Мальчик перестал шипеть, девочка косилась настороженно, неправдоподобно большим на фоне изможденного лица глазом. Фрэдди отступил на шаг, встал в проеме двери, чтобы не мешать напарнику.
И именно поэтому даже не услышал, почувствовал движение позади.

Здесь кто-то был, человек, не слишком аккуратный, или просто позволил себя услышать.
Полицейский? Вряд ли. Полицейские всегда сначала орут, что они полицейские — а потом начинают действовать. Стрелять, например. И светить фонариками. Когда ночью где-то появляются полицейские, с ними всегда появляется много света.
Подельник мужика с татуировкой? Тогда не слишком умный: мог бы уже пристрелить их обоих копов в спину, но все еще медлит.
Кто-то еще?
Кто еще будет шататься ночью по лесу, аккуратненько пройдет мимо, припомни, заминированного пространства и окажется здесь? В самый разгар бойни?
Медленно, чтобы человек позади не заметил движения, Лоухилл достал пистолет из кобуры. Так же медленно сделал еще один шаг назад, из темного амбара на поляну перед ним, давая себе пространство для маневра.
И рывком развернулся, наставив пистолет на незнакомца.
— Оружие на землю, вы арестованы!

Нет, этот мужик явно был не из полиции: полицейские при исполнении ходят в форме, а не при исполнении по лесам не шастают. И явно не был подельником похитителей: слишком чистенький. Слишком приличный.
Через несколько мгновений до Фрэда дошло, что в руках у мужика не пистолет, а всего навсего камера. Лоухилл опустил оружие, сплюнул на землю и мрачно поинтересовался:
— И какого черта здесь забыла пресса?
Он прекрасно понимал, какого черта.
Всем нужна сенсация. А раскрытое дело десятилетней давности — не просто сенсация.
Это бомба.

Уязвимость, способность показать себя слабым и быть честным
— это самый точный инструмент для измерения нашего мужества

Что чувствует среднестатистический человек, оказываясь  в студии новостного телеканала? Чаще всего — неудобство. Черный зрачок камеры прицельно смотрит в лицо, от света софитов пот течет по вискам, размазывая так старательно наложенный грим, нужно все время помнить о том, чтобы держать спину прямо, а зрители в зале, едва видные из-за освещения, все до одного кажутся уродами.
Что чувствует среднестатистический человек, когда ему предлагают сняться для новостей? Чаще всего — недоумение. Майка кажется слишком старой и растянутой, слащавая девица с микрофоном что-то болтает, скучающий оператор прячется за тяжелой камерой на плече, а собственная речь такая заикающаяся и спутанная, что сам удивляешься, как сумел слезть с дерева и взять в руки палку-копалку.
Что чувствует среднестатистический полицейский, когда в темном лесу на место только что раскрытого дело вдруг вываливается пресса?
Раздражение. И ничего больше.

— У меня нет оружия, — хрипло сообщил Фрэду парень с камерой.
А потом сделал то, что обычно делают люди, которые не привыкли таскаться ночью по лесам, не привыкли, что на них наставляют оружие и не привыкли видеть столько крови: наклонился и начал блевать.
Хорошо, что в обморок не хлопнулся — меньше возни.
Лоухилл неосознанно проследил за движением камеры и осознал, что выполнять свою работу парень не переставал ни на минуту. Даже сейчас он не просто блевал, представляя из себя довольно унылое зрелище, но и продолжал работать: снимал попавших в круг света детей, пугающих в своей обреченной, уродливой беспомощности.
— Выключи камеру, — скорее попросил, чем приказал Альфред. На то, чтобы приказывать, у него не осталось сил.
Вряд ли этот парень послушает, конечно. Всем нужна своя сенсация.
Вместо репортера сориентировался Мартин, выключил фонарик и все вокруг погрузилось в серую липкую серость, слабо подсвеченную неполной луной — еще не совсем ночь, но уже совсем скоро темно будет везде. В темноте ангара зашевелились дети — судя по негромкому скрежету металла, как будто до этого, при свете, они боялись двигаться вообще.
Без спасительного света наступающая в лесу нчь показалась вдруг чужой и зловещей, опасной, хотя самыми опасными здесь были Лоухилл и Харт — потому что у них было оружие. Фрэдди перевел взгляд на парня с камерой.
— Меня зовут Джек Статуар, — выдавил тот с явным трудом. — Я репортер.
— Я догадался, — мрачно откликнулся Фрэдди.
А что еще он мог сказать?
Фамилия, Статуар, показалась вдруг очень знакомой, как будто Лоухилл слышал ее когда-то раньше, в прошлом, в давние, школьные еще годы. От Адель? От Лилит? От кого-то из уличных друзей?
Джек Статуар? Кто-то из тех, кого били? Кто-то из тех, кто бил сам? Какая первая ассоциация приходит на ум вместе с этим именем?

Вспомнилось мимоходом, вдруг, невпопад, откуда-то из старого прошлого: яркий солнечный день, школьный двор, то ли перемена, то ли окончание экзаменов, то ли что-то еще. Близится лето, солнце проглядывает через кроны и от сережек Адель во все стороны брызжут искры. Она сидит на куртке Фрэда, а сам он валяется прямо на траве и травинки колют спину через ткань рубашки ласково и дерзко. Адель читает, прислонившись спиной к стволу дерева, подчеркнуто игнорируя Лоухилла и ему очень, очень скучно. Настолько скучно, что от скуки он начинает разглядывать вываливающихся во двор школьников.
Где-то вдалеке, силуэтами, в которых не различишь лиц, разворачивается действо: двое парней держат другого под локти, а третий, видимо заводила, вышагивает впереди. Вот заводила делает шаг ближе, вцепляется в волосы жертвы, вынуждая поднять голову. Неплохой прием, хорошо демонстрирует власть — и довольно болезненный для жертвы. Хотя у этого парня и так достаточно власти.
Вот на импровизированной сцене появляется еще одно действующее лицо — девчонка. Фрэдди присматривается, заинтересованный, жалея, что не может оказаться поближе и услышать слова. А потом вдруг узнает эту девчонку: Лилит Ифан.
Воспоминания пропали смазанным каскадом — и откуда только появились? Почему именно эта сцена всплыла сейчас в голове?
От переутомления, не иначе. В конце-концов, не каждый день мрачные бугаи собираются прирезать тебя, как животное. Если тебя это утешит, то бедняга-репортер вряд ли в ближайшее время вообще сможет спокойно спать.
Ничерта не утешает.

Фрэдди потряс головой и медленно, так, чтобы Джек Статуар это видел, убрал пистолет в кобуру. Не хватало еще пугать его больше, чем он уже напуган.
В голове роились тупые вопросы, пафосные фразы и обычные человеческие просьбы — всё одновременно. С одной стороны Лоухилл понимал, что для Джека это дело — потрясающий способ раскрутиться, стать знаменитым журналистом, выпустить лучший репортаж в его жизни. С другой стороны: здесь все еще были дети, которым нужно помочь, два полицейских на нервах и чертов труп. Или даже несколько трупов, судя по тому, как Харт орал, что «всех уделал».
И ночь в лесу в довесок.
— Не пугайся, — предупредил Фрэдди, так же медленно достав фонарик. Включил, направив свет чуть в сторону, чтобы не слепить Джека и себя.
Ночь вокруг показалась еще темнее.
Нужно было сказать что-нибудь умное, но ничего умное не лезло в голову.
— Меня зовут Альфред Лоухилл.
Поздравляю, ты звезда, Альфред, у него все еще включена запись.
Фрэдди проигнорировал внутренний голос.
— Мы с моим напарником, Мартином Хартом, расследовали это дело… довольно давно. И вот мы здесь. Я понимаю, тебе нужна твоя чертова сенсация, вот она, вся перед тобой. Кровища, пытки, покойники и ни души вокруг. Просто мечта... — Лоухилл заставил себя заткнуться.
Кружок света от фонарика дергался, выхватывая из темноты отдельные куски: дом, лес за ним, искореженные ветви деревьев, тянущиеся вниз. Несколько мгновений Фрэдди наблюдал за этой фантасмагорией, думая, отчего свет не держится на каком-то одном месте, а потом сообразил — просто у него самого слишком дрожат руки. Пришлось взять фонарик покрепче.
Усталость наваливалась на плечи неподъемной тяжестью, но Джек Статуар все еще стоял перед ним, в ангаре все еще были прикованы дети, а подкрепление все никак не появлялось.
— Я пойду в хижину, — предупредил Альфред всех сразу. — Попробую найти источники света получше, чем фонарик. И, может быть, там есть ключи от наручников или, я не знаю, ножовка по металлу. Джек, ты можешь пойти со мной.
Лоухилл не знал, согласится ли на это Статуар. Не то, чтобы ему хотелось идти одному или хотелось найти для репортера какую-то новую информацию для его сенсации, просто иррационально не хотелось, чтобы этот парень снимал прикованных в ангаре детей.
Альфред развернулся, посветил фонариком в провал двери хижины, за которой была непроглядная темнота. А потом, сообразив, снова переместил свет в сторону Статуара:
— Кстати. Как ты вообще нашел это место?

Естественному отбору плевать на цели.

Что может пугать в темном лесу? Ветер, заставляющий кроны деревьев колыхаться и дрожать над головой? Шорохи и скрипы, движения невидимых существ в траве? Темнота, смыкающаяся вокруг непроглядным кольцом? Потеря ощущения времени, потеря ощущения пространства. Секунды воспринимаются часами, часы — минутами, время замирает, застывая смолой. Лес одновременно кажется огромным и смыкается в точку.
Что может пугать больше тихого ночного леса? Те, кто живут в этом лесу? Те, кто прячутся в тенях? Чудовища? Монстры?
Кто там говорил, что самые страшные монстры — это люди? Хичкок? Он был прав.
Что может пугать в темноте?
Необходимость сделать шаг туда, где еще темнее.

— Я не снимаю, Альфред, — сказал Джек и отвел камеру, показывая, что красный огонек записи уже не горит.
Лоухилл благодарно кивнул — говорить словами у него не было сил. День и без того выдался тяжелый и казалось, что он не закончится никогда. Что эта ночь, сомкнувшаяся над кронами, будет вечной, и они так и будут блуждать во тьме до скончания веков.
Статуар тоже включил фонарик и теперь, когда темноту разгоняли два луча, она вдруг перестала казаться такой всепоглощающей и ненасытной. Фрэдди потер воспаленные глаза свободной рукой, слушая объяснения Джека.
— Я перехватил ваши переговоры по рации. Думал, так бывает только в кино.
Вот ты, Альфред Лоухилл, представляешь хотя бы в теории, как перехватывать разговоры по рации? То-то и оно.
Я бы уверен, что это сложно. И что для этого нужно быть гением.
На гения Джек Статуар не походил. Скорее он походил на человека, которому позарез нужна сенсация. И который ради этой сенсации готов на все. Ну, таскаться по темному лесу, снимать покойников и прикованных детей и откровенничать с полицейскими так точно готов.
— Ты знаешь, я думал, что рядовые полицейские раскрывают сложные дела и убивают людей тоже только в кино, — вздохнул Лоухилл искренне.
Поморщился. Где-то в темноте леса лежало коченеющее тело мужчины с вытатуированной змеей на шее и этот мужчина был первым, кого он, Альфред Лоухилл, убил.
Он мог бы гордиться этим, но вместо гордости чувствовал только усталость и пустоту в солнечном сплетении.
— Надеюсь, он не будет мне сниться... — пробормотал Фрэдди и махнул Джеку рукой. — Пошли.
Вопрос Статуара застиг его на пороге хижины.
— У меня изымут камеру?
Лоухилл замер, водя фонариком внутри. Он не знал, что ответить по банальнейшей из возможных причин: Альфред попросту не помнил протокол по поводу несанкционированных журналистов, камер и материала, который они успели наснимать.
Белый кругляш света наткнулся на выключатель на одной из стен — в хижине было проведено электричество. Оттягивая момент ответа, Лоухилл сделал шаг к этому выключателю, нажал тугую кнопку и хижину залило светом.
Лучше бы не.
Деревянные стены, изрешеченные дырками от пуль, были вымазаны кровью, алые капли веером рассыпались по потолку и полу. Пол был устлан гильзами, кусочками дерева от искореженной взрывами мебели и осколками посуды. Острый, пьяняще-медный запах крови от света как будто стал еще острее, ярче, густым туманом забил рот и нос. Альфред стратегически уцепился за гладкий косяк, чтобы удержаться на ногах. Голову кружило и осознание чужой смерти вдруг показалось давящим, черным, как крышка гроба.
Покойников было трое. Двое лежали на полу, все еще сжимая в руках оружие, третий наполовину сидел, прислонившись спиной к стене, и у него единственного из всех едва заметно поднималась и опускалась грудная клетка.
О, свидетель! Редкая удача.
И, кстати, Мартин отлично стреляет.
Заставив себя оторваться от косяка, Фрэдди прошел вглубь хижины. Проверил пульс покойников (действительно — покойники) и третьего, который был еще жив. Пошарился в карманах в поисках ключей от наручников, но вскоре обнаружил связку заботливо повешенной на вбитый в стену гвоздь.
Нужно было исследовать хижину, найти документы преступников, проверить все вокруг на предмет детской порнографии, инструментов для пыток и останков… останков. Нужно было продолжать работать, на Лоухиллу хотелось только выйти на воздух, закрыть глаза и чтобы всего этого не было, просто не было никогда.
Перед глазами плавали багровые пятна, когда Альфред снимал ключи с крючка и, пошатываясь, выходил из хижины. Он знал, что Статуар снимает — это лучшая сенсация, которую чертов Джек Статуар когда-нибудь сможет получить. Второго такого случая не представиться, любой на его месте снимал бы все, особенно крупные планы мертвецов и эти пятна крови.
Альфред но не собирался мешать ему, только остановился рядом, так, чтобы не видеть ни освещенные беззастенчивым светом внутренности хижины, ни камеру — только профиль Джека.
— Я не отберу у тебя камеру, — сказал Лоухилл вдруг. — В конце-концов, люди должны знать, что все закончилось. Но ты ведь понимаешь, что… это не стандартное «раскрытие преступления»? По хорошему здесь должен был быть спецотряд и никто не должен был никого убивать.
Фрэдди помолчал, не совсем уверенный, зачем он все это говорит.
Я не хочу быть героем. Я не хочу быть изгоем. Я не хочу, чтобы меня судили все вокруг только за то, что я пришел сюда первым.
Я просто хочу вернуться домой, к жене, и продолжать жить свою обычную скучную жизнь.
— От этого материала будет зависеть исход дела, — проговорил Альфред устало. — Ты можешь выпустить его в эфир и сказать, что мы герои. Что полиция все сделала правильно. Что мы кого-то спасли. Или ты можешь выпустить его в эфир и сказать, что мы пришли слишком поздно. И что мы убийцы.
Лоухилл помолчал. Ветер завывал в кронах деревьев и казалось, что над ними смеется сам лес, столько лет скрывавший преступников и их нечеловеческие преступления.
— Я не могу заставить тебя выбрать. Могу только попросить: выбери правильно.

Отредактировано Frank Longbottom (2018-10-01 19:53:11)

Наверное, когда дело доходит до смерти, никому не хватает слов.

Школьным хулиганом быть легко и весело: кажется, весь мир у твоих ног. Ты сильнее всех вокруг, потому что для очкастых зануд ты слишком опасный, для местных качков слишком безбашенный, а для учителей слишком безответственный. С тобой никто не хочет связываться, за тебя никто не готов нести ответственность, а значит — ты сам никому ничего не должен. Отличная жизнь.
Самый большой минус этой отличной жизни: она когда-нибудь заканчивается. Большой взрослый мир распахивает перед тобой объятия и оказывается, что для тебя в этом огромном мире нет места. Очкастые зануды проходят в лучшие университеты, качков приглашают в футбольные команды и сулят большое будущее, учителя облегченно выдыхают.
А ты остаешься сам по себе и у тебя, по большому счету, всего два варианта: или остаться бандитом, носить наколки и железные зубы, сдохнуть в перестрелке или идиотской драке, или присесть за перестрелку или идиотскую драку. Или оказаться по другую сторону, носить значок и табельный пистолет и ловить тех, кем мог бы стать сам.
Ну еще можно, конечно же, заделаться лавочником: купить магазинчик и настрогать детей, чтобы помогали с ним управляться — но этот вариант Лоухилл никогда всерьез не рассматривал.
Оставались бандит и полицейский.

Сейчас, стоя в ночном лесу и глядя на то, как Джек Статуар снимает, Фрэдди против воли думал о том, что вариантов всегда больше одного. И дальше больше двух.
В любой другой ситуации он бы спросил: как так получилось, что Джек Статуар из школьного плохиша стал журналистом? Как так получилось, что из множества возможностей (каким-то краем сознания Альфред припоминал, что Статуар богатый — по крайней мере, в школьные годы его семья была в разы богаче семьи Лоухилла) Джек выбрал самую странную, самую непростую и опасную профессию, в которой твой личный успех зависит от множества внешних факторов и очень мало — от тебя самого? Это был непонятно, удивительно, интересно.
Было бы. В любой другой ситуации.
Статуар становился другим, когда снимал: как будто ставил заслонку между собой и кадром, как будто камера становилась этой заслонкой. Он не был частью истории, только рассказывал ее, смотрел на нее со стороны, точно так же, как будут смотреть тысячи зрителей. У него не было своего мнения, он бы холодным наблюдателем, он видел все со стороны и фиксировал каждую мелочь. Фрэдди подумал, что нужно иметь железные нервы, чтобы уметь вот так дистанцироваться от чужой смерти.
Вряд ли Статуар когда-нибудь убивал людей — мало кто в цивилизованном обществе убивает людей, если говорить начистоту. Но вряд ли Статуар видел много смертей.
Может быть он видит смерть впервые, как и ты, Альфред Лоухилл.
Исключая тот факт, что я причина смерти.

Наконец, Джек опустил камеру.
Лоухилл даже не слишком удивился его словам:
— Что бы я не сказал, эти записи будут поданы так, как захотят издатели. Я выскажу своё мнение, но вряд ли к нему кто-то прислушается. Всех будет интересовать исключительно картинка.
В конце-концов, чего он хотел? Чтобы Джек пообещал ему, что сделает из них с Хартом героев, даже если это не в его власти?
— Спасибо за прямоту, — Фрэдди кивнул и именно этот момент выбрал полумертвый преступник, чтобы тяжело закашляться.
Статуар едва не выронил камеру — Альфред вполне мог его понять.
— Матерь божья, он что, жив?! Это нормально?..
Забавный вопрос. Лоухилл хмыкнул, поморщился от того, как неуместно это прозвучало в темном лесу, где из всех звуков были только их голоса и шум ветра в кронах. Потом неохотно пояснил:
— Свидетель — это неплохо. Чем больше он расскажет, тем...
Тем на дольше их посадят — было в текущей ситуации совершенно неуместным. Покойникам не нужно место в уютненькой камере. Покойникам нужно место на кладбище — только и всего.
— Тем меньше у нас будет проблем, — честно договорил Лоухилл. Покачал головой. — Мы с Хартом патрульные. То, что мы вышли сюда — просто случайность. На самом деле здесь должен быть спецназ, настоящие детективы, настоящие психологи и хорошее оборудование. А не мы двое и, черт возьми, ты с камерой.
Альфред почувствовал вдруг острое, головокружительное желание все ему рассказать. Про то, как Фуканага собрал на это дело всех, вообще всех, до кого смог дотянуться, включая дорожную полицию, обычных патрульных, волонтеров и даже полицейскую академию. Рассказать о трупах: о мертвом мальчике, у которого ветки торчали из грудной клетки, о мертвой девочке с рыбой во рту. Статуар наверняка видел это в новостях: зацензурированное, нормативное. Альфред Лоухилл видел это своими глазами — и после этого плохо спал по ночам и мечтал, чтобы это дело скорее закончилось.
Единственное, о чем он не мечтал, так это о том, что это дело закончит он сам.
— Впрочем, если сейчас сюда не нагрянет подмога и скорая — парень не выживет, — честно предупредил Фрэдди, кивнув на раненого преступника. — Не скажу, что очень расстроюсь.
Он постоял немного, оттягивая неизбежный момент — ключи холодили ладонь. Потом кивнул в сторону сарая, предложил Статуару:
— Пойдем, освободим детей. Пусть в твоих записях будет еще и это, а не только кровь и трупы.
Пусть в его записи мы будем героями хоть немного.
Лоухилл развернулся к сараю и именно в этот момент в лесу замелькали пятна фонариков. Тело среагировало раньше, чем мозг: Альфред инстинктивно оттеснил Джека плечом, прикрывая своим телом, рукоять табельного пистолета легла в ладонь, фонарик улегся вдоль дула, освещая цель.
Кругляш света блеснул на полицейских значках.
Свои.

Чтобы делать то, что ты можешь,
ты должен прилагать для этого все усилия,
ты должен делать выбор.
Снова и снова.
Элиезер Юдковски

Что ты чувствуешь, шагая по тонкому канату, натянутому над пропастью? Что ты чувствуешь, когда свист ветра в ушах и ужас, заполняющий грудную клетку, отходят на второй план? Растерянность? Отчаяние? Надежду?
Надежду. С каждым шагом двигаться становится легче. С каждым шагом край пропасти приближается.
Что ты чувствуешь, когда до края остается последний шаг? Последний шаг, после которого ты будешь в безопасности?
Что ты чувствуешь?
Что больше не можешь сделать ни шагу.

До ушей долетали обрывки разговоров — четкие, отлаженные команды. 
Фрэд понимал — умом — что теперь все будет хорошо. Они пришли, подкрепление, которого не было времени дожидаться. Они пришли, и теперь все будет хорошо.
Хотелось позволить себе упасть — просто опуститься на колени. Хотелось, чтобы дальше все случилось само собой, и больше никому ничего не нужно было от него. И именно этого нельзя было позволить.
— Альфред, пожалуйста, не говори им, что у меня несколько флешек, — выдохнул Джек ему в спину. Фрэд почувствовал его дыхание на своей шее и по коже против воли прошлись мурашки.
Он устал.
Слишком устал, чтобы ответить, поэтому просто кивнул. Убрал пистолет в кобуру, оставив только фонарик. Приветственно кивнул высыпавшим на поляну полицейским. Среди них были медики и одна женщина-медсестра — явно из гражданских.

— А этот что здесь делает? — спросил один из полицейских, кивнув на Статуара. — Кто пустил сюда прессу?
— Вот уже эти-то всегда найдут дорогу. На кровь они, что ли, прут? — пробурчал другой. Повернулся к Джеку, рука красноречиво легла на рукоять табельного пистолета. — Ты. А ну давай сюда камеру.
— Я запретил ему снимать, — глухо сказал Лоухилл. Ложь хрустела на зубах песком, горечью отдавалась во рту.
Фрэду не нужна была эта сенсация, но эта сенсация нужна была миру.
Миру, который отворачивался, когда кого-то грабили, запирал замки, когда кто-то умолял впустить его. Миру, который допустил Освенцим, миру, который позволил случиться Хиросиме, миру, который год за годом позволял чудовищам измываться над детьми — этому миру нужно было раскрыть глаза и заставить смотреть.
Потому что в том, что случилось с этими детьми был виноват каждый, кто отворачивался, когда кого-то били. Кто переходил на другую сторону улицы, чтобы не замечать, как кого-то зажимают в подворотне против воли. Кто уезжал с места аварии, в которой был виноват, кто подделывал документы по технике безопасности и прятал свои ошибки, которые могли стоить кому-то жизни. Потому что в том, что случилось с этими детьми, был виноват каждый. Альфред Лоухилл, Джек Статуар, Мартин Харт и все вывалившиеся на поляну полицейские. Поголовно.
— Отдай им камеру, — приказал Фрэд.
Имя Джека повисло на языке несказанным — полицейским не стоило знать, что они знакомы.
Еще одна маленькая ложь, еще одна капля твоей вины.
— Да, давай камеру. А ты рассказывай, что здесь произошло. — один из полицейских — старше Лоухилла по званию — явно собирался взять все в свои руки.
Альфреду показалось, что стоит ему сказать еще хоть слово — и он упадет прямо там, где стоит. Просто не сможет больше стоять.
Ключи, все еще зажатые в кулаке, обжигали кожу.

— Я разберусь! — вдруг раздался за спиной голос Харта — никогда еще Фрэд не был рад напарнику так сильно. — А ты бы все-таки закончил дело.
Закончить дело — это освободить прикованных детей.
— Пойдемте кто-нибудь со мной, — попросил Лоухилл. — Их двое.
Ему было все равно, кто именно пойдет рядом. Он только надеялся, что не упадет по пути и — что не упадет со своей ношей, когда будет идти обратно.

Мальчик и девочка, пленники нынешних покойников, все так же сидели прямо на полу, намертво прикованные к трубе железными кандалами. Мальчик даже не поднял голову, когда Лоухилл присел перед ним на корточки, чтобы открыть замок наручников. Его неправдоподобно тощая рука, освободившись из плена, упала на пол, потянув за собой изможденное тело.
Когда Фрэд повернулся к девочке, она втянула голову в плечи и оскалилась так сильно, что в углах ее губ выступила свежая кровь. Лоухилл подумал, что, освободившись, она может вцепиться в него — как вцеплялась наверняка в своих мучителей.
Она не набросилась на него, только попыталась отползти еще дальше, вжаться в занозистую стену амбара.
— Я не причиню тебе вреда, — тихо сказал Фрэд, потянувшись к ней, чтобы осторожно взять на руки.
Она оказалась неправдоподобно легкой, как будто состоящей из воздуха. Сквозь изорванное платье Лоухилл чувствовал каждую косточку ее тела, как будто между кожей и костями у нее не было мяса. Она замерла в его руках, даже дышала через раз, как будто каждое лишнее движение могло стоить ей слишком дорого — и только дрожала так сильно, что стучали зубы. Она явно ждала, что Фрэд понесет ее к домику, поэтому когда Лоухилл вышел к столпившимся на поляне полицейским, в глазах девочки мелькнул вдруг ослепляющий ужас зверя, загнанного в ловушку.
Она забилась, стоило полицейским врачам взять ее из рук Альфреда, закричала диким, хриплым криком раненого животного, попавшего в капкан. Она дергалась, кусалась, царапала медиков отросшими ногтями, а потом вдруг замерла и Фрэд увидел, как блеснул шприц в руке гражданской медсестры.
— Это успокоительное, — сказала медсестра, растерянно оглянувшись, потому что все смотрели на нее. — У девочки слишком сильный стресс.
Больше девочка не была похожа на дикого зверька, пытающегося зубами и когтями выцарапать себе еще один час, еще одно мгновение жизни. Она стала похожа на изломанную куклу, искалеченную и испорченную, выброшенную на свалку.
Ее глаза были приоткрыты и глазные яблоки повернуты в сторону, как будто она искала кого-то глазами. Приоткрытые губы что-то шептали.
— Что она говорит? — спросил Фрэд у медсестры.
Та только пожала плечами — все так же растерянно.
Альфред наклонился к девочке, чтобы расслышать хоть что-то. Девочка не сфокусировала на нем взгляд, в ее мутных глазах не было ни проблеска жизни, но ее бескровные изуродованные губы продолжали шептать, как мантру, снова и снова:
— Почему вы не приехали раньше? Почему вы не приехали раньше?..
Альфред отшатнулся, как будто она уличила его в чем-то запретном. Как будто во всеуслышанье рассказала всему миру о его вине. Сердце глухо стучало в висках и в горле стоял ком, который хотелось выкричать со слезами.
Почему они не приехали раньше?
И в самом деле — почему?
Лоухилл отступил еще дальше, заставляя себя дышать, делать вдох и проталкивать воздух дальше, в легкие.
Он даже не слишком удивился, когда у него подогнулись колени.