HP: AFTERLIFE |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » HP: AFTERLIFE » Афтерлайф: прошлое » Змеи и лестницы
1. Название
Змеи и лестницы*
2. Участники
Северус Снейп, Римус Люпин.
3. Место и время действия
14 лет назад, Хогвард, весна.
4. Краткое описание отыгрыша
Кто-то падает с обычной лестницы, а кто-то с карьерной. Как несчастный случай на производстве привел к увольнению.
*Змеи и лестницы (Лила) — древняя индийская настольная игра. Является инструментом наблюдения за закономерностями случайных событий в жизни.
"Бодрствование имеет некоторую границу, некоторую меру, и поэтому деятельность бодрствующего духа вызывает утомление и, стало быть, ведет ко сну, который в свою очередь также имеет определенную границу и должен перейти в свою противоположность".
Гегель. Энциклопедия философских наук
Ромул Люпус, ассистент преподавателя по направлению "Онтология и теория познания", сидел перед монитором служебного компьютера и старался не заснуть. Обстановка в безлюдном кабинете была спокойная. Яркий свет полной луны полосами ложился на стены, превращая их в колоны античного храма. Именно в такую ночь музы должны спускаться с Парнаса, но Ромул этого не замечал. Если бы спросили его мнения, то он бы ответил, что сегодня его посетят максимум две музы: Талия* и Мельпомена**. И они до рассвета будут спорить, смеяться над его положением или плакать.
В обычный день заснуть для Ромула было непростой задачей. Медикаменты, которые ему помогали, имели не самые приятные побочные эффекты, поэтому он изобрел свое собственное средство от бессонницы. Оно называлось Гегель. Хоть какая-то практическая польза от высшего философского образования - усмехался про себя Люпус. Если бы врачи внимательней относились к курсу философии, то ряд фармацевтических компаний понес бы крупные убытки. Вместо таблеток от бессонницы им следовало назначать пациентам отрывки из "Феноменологии духа". Манера изложения Гегеля могла кого-угодно уложить на лопатки. Сейчас Ромул жалел, что за годы учебы не нашел такого же мощного тонизирующего средства, ведь сегодня засыпать было никак нельзя.
В жизни каждого молодого ученого случаются неожиданности. Изменения в расписании твоих лекций; статьи, о существовании которых ты не знал, но должен был сдать вчера, а ещё - конференции. И совершенно неважно, было ли о них известно полгода назад, упоминали ли об этом событии на еженедельных собраниях, но в какой-то момент любой научный сотрудник с искренним удивлением обнаруживает, что до окончания подачи тезисов осталась неделя.
Надо сказать, что Ромул считал недельный срок более чем достаточным для гуманитарных специальностей. Бог сотворил весь мир за шесть дней, неужели для нескольких страниц текста нужно больше времени? Вытащи кусок старых набросков, добавь к нему пару имен, хотя бы косвенно относящихся к фамилии, указанной в заглавии пригласительного буклета, и готово. "И сказал Элохим: “Да будет свод внутри воды, и да отделяет он воду от воды”.*** Кажется, воду от воды Господь отделял еще в первый день. На то он и Творец. Ромул со своей задачей справился за 4 дня. И это было ошибкой.
Ромул был честен, это было его жизненным принципом. Мир академической науки жил по другим законам. Младшие научные сотрудники - как скаковые лошади. Зрители на трибунах наблюдают за их успехами, сравнивают между собой и, если лошадка берет первый приз (например, раньше все заканчивает свои тезисы), её тут же запрягают в плуг. Потом можно дать ей яблоко. Но это по желанию.
Вчера на Ромула свалилось дополнительное задание в виде корректуры и вычитки пачки тезисов от старших коллег. Само собой, отказаться было нельзя. Конечно, закончить следовало к утру. И, несомненно, там был Гегель. Ромул заметил его не сразу. Отец диалектики притаился в конце папки с документами и ждал своего часа. Часа ночи. Ромул боролся с собой героически, но всё равно клевал носом после каждой строчки. Звонить коллегам и отказываться было уже поздно, друзей настолько близких, что согласятся составить им с Гегелем компанию в такой час, у него не было, да и признаваться, что используешь "Феноменологию духа" как таблетку от бессонницы не хотелось. Битва была достойна титанов, но дух в конце концов сдался плоти и Ромул заснул.
Лунатизм, а вернее сказать сомнамбулизм, всегда был окружен множеством мифов. Многие считают, что лунатик всегда бредет, вытянув руки и мерно раскачиваясь из стороны в сторону. В реальности посторонний наблюдатель может не сразу определить, с кем он столкнулся. И все же существует 5 верных признаков, по которым можно отличить лунатика: открытые глаза и пустой, обращенный в никуда взгляд; расслабленное безэмоциональное лицо; перемещения в ночное время; замедленные движения; соответствующий диагноз, поставленный врачом. Другими словами, внешне лунатик мало чем отличаясь от засидевшегося на работе ученого, решившего наконец добраться до дома.
Ромул, медленно шедший по коридору университета, выглядел вполне естественно и безобидно, но это была лишь видимостью. Он действительно был лунатиком и стыдился этого. Ромул строго следил за тем, чтобы не заснуть вне дома. Он даже на лекциях никогда не спал, хоть врачи и говорили, что днём приступов не будет. Он не хотел рисковать, потому что боялся. Его заболевание не было всерьез опасным, но Ромулу казалось, что его тут же признают ненормальным и начнут сторониться, если правда выйдет наружу. Этот страх был глупым, но Ромул не отступался от него. Много лет у него получалось держать все в тайне, но сегодня он совершил ошибку. Оставалось только молиться о том, чтобы ни с кем не столкнуться сегодня ночь. Но молиться он не мог. Он спал. И шел.
*Талия - муза комедии.
**Мельпомена - муза трагедии.
***Берейшит. Первая книга Моисея – Бытие.
Отредактировано Remus Lupin (2019-02-05 22:02:46)
Любая нить провиснет ли, порвется.
И слово ранит, или сможет излечить.
В. Быков.
Окончание докторантуры всегда было сопряжено с проблемами. В случае Себастьяна проблемы были размером с гору. С очень большую гору, очень сердитую гору, которая, к тому же, еще и рыдала по ночам, царапалась от того, что ее не покормили и рыдала по ночам. Кажется, о рыданиях уже было упомянуто. Не суть. Себастьян Снейк оценил размеры катастрофы после того, как Лилит приехала домой из роддома. Чем старше становился Драго, те больше становилось проблем. Во-первых. Помимо кота царапаться умел еще и ребенок. Он кричал, плевался и был вечно недоволен. Лилит засыпала на ходу. А мерзкая рыжая животина всему этому хаосу только усмехалась. Еще и подмигивала. Когда Себастьян первый раз узрел подмигивающего Реджинальда, он решил, что у него галлюцинации. Потом он понял, что котенок, по доброте душевной подобранный Лилит, все же ставит его на нижнюю ступень эволюции.
Себастьяну было плевать – он слишком сильно хотел спать.
Ситуация была отвратительная. Его выпускная работа была закончена еще в ноябре, но он бы скорее откусил себе левую руку, чем стал защищаться в тот момент, когда в спину дышали проблемы со здоровьем Драго, а денег и так постоянно не хватало, чтобы терять еще и стипендию. Себастьян рвал на себе волосы, с горя варил шампуни и молился несуществующим богам, чтобы его ребенок выздоровел. Драго становилось все хуже, а Лилит угаса с каждым следующим харкающим звуком. Это Драго выворачивало наизнанку, но бледнела Лилит.
И как люди вообще могут добровольно заводить детей? Хорошо, у них все произошло случайно, но остальное население – они же это планируют. Как можно наслаждаться визгами мокрого красного волосатого комочка, который к тому же совершенно на тебя не похож. Который растет и с каждым годом становится непохож все больше. Которого ты все рано считаешь сыном, но не можешь любить так, как он того заслуживает. И не только потому, что он не похож - просто потому что все твое сердце было отдано когда-то рыжей девчонке. Метафорически, безусловно. Потому что отдать сердце в реальности ты можешь только трансплантологу. Но даже в этом случае Снейк бы не смог отдать это чертово сердце даже если бы захотел. Оно бы Драго просто не подошло. Об этом Снейк старался не думать. Врачи сказали, что сын – альбинос. Себастьян знал, кто такие альбиносы. И знал законы Менделя. Он предпочел об этом не думать. Желательно, никогда.
А теперь сын болел и не было никакого значения - альбинос он или нет. Жить с больными людьми было тяжело. Они не требовали к себе всего внимания, но если ты этого внимания не давал - ты чувствовал себя куском дерьма. Ты видел, как из-за чужой - другой, не чужой, болезни усыхает твой любимый человек и ничего не мог сделать. Ты вообще не мог сделать ничего. Кроме, может быть, денег.
Защита была близка, но работу никто не отменял – поэтому Фанфарон легкой рукой нагрузил его практическими занятиями и организацией секции на ближайшей отчетной конференции. Сон был забыт за ненадобностью. Ухватить пару часиков в перерывах между лабораторными стало истинным наслаждением.
Себастьян сегодня в очередной раз задержался на работе. Только на этот раз у него была другая причина – не светлые волосы и серые глаза его собственного сына, который выхаркивал свои легкие.
У выпускного курса была итоговая работа – каждый год разная. Обычно это были эстетически красивые или интерактивные, реже – полезные – экспонаты в Галерею Трофеев. Галерея представляла собой нечто, вроде зала наград, только помещение под него не выделили, поэтому все бесконечные безделушки покоились на полках центральной Галереи главного здания. Студенты эту галерею презрительно обзывали Торфяной, потому что из окна несло болотами, а кубками с верхних полок смело можно было убить. Вдоль окон стояли бюсты и висели портреты старых профессоров, а стена напротив была под завязку забита разным хламом. Хлам включал в себя странные металлические предметы, похожие на юлу, видимо, резчики по металлу были чрезмерно чванливы, значки, автоматически меняющие надписи и цветовую гамму – топорная работа, но идея занятная. Из интересного – посреди галереи стоял хрустальный кубок с синем отливом и голубым пламенем. Если бы Снейк сам не закидывал туда гидроксид меди и сухое горючее, он бы даже вдохновился.
На открытие ежегодной конференции, на фуршете и во время постерной сессии, обычно демонстрировались и достижения студентов этого года. Сейчас Себастьян на тележке вез один из результатов трудов. Это была причудливая ваза в виде раскидистой ивы из нитрата серебра. Небольшие вкрапления метала создавали ощущение плавных переливов света, а сама форма была практически произведением искусства. Выпускники в этом году действительно постарались. Тонкие ивовые ветки, расходящиеся от ствола создавали ощущение волос Медузы Горгоны и тонких ручек Девы Лебедь одновременно. Красивая работа. Немного пугающая, но красивая.
Поэтому Себастьян решил, что ставить ее будет только глубокой ночью – когда не было риска, что в него на полном ходу врежется очередной поступающий или он не заметит надписи «Мокрый пол».
Добраться до места назначения удалось без приключений. Установить стремянку и открыть шкаф было делом техники, оставалось только прикрепить страховку, чтобы Ива ненароком не рухнула на пол и не разбилась вдребезги. Закрепив тряпочные тросы, он влез на стремянку и начал медленно поднимать конструкцию наверх. Через минуту она уже была у него в руках.
Еще один миф о лунатизме гласит, что лунатика нельзя будить, чтобы не причинить ему вред. Еще одно заблуждение. Люди, страдающие этим недугом, часто прибегают к хитростям в виде колокольчиков на двери, таза с водой или мокрой тряпкой у кровати. Все эти средства позволяют им быстро проснуться, не допустив ночной прогулки. Главные неприятности быстрого пробуждения - временная дезориентация и страх от мысли, что находишься в неизвестном месте и совершенно не помнишь, как попал туда.
Лунатики в своих прогулках придерживаются привычных действий и маршрутов. Не удивительно, что этой ночью Люпус оказался в центральной галерее. В какой бы части университета он не заканчивал свои день, по пути домой он обязательно проходил этим путем. Что-то было в этом длинном коридоре, заполненным отзвуками осторожных шагов и эхом голосов, доносящихся из приоткрытых дверей, выходящих в него кабинетов. Обрывки фраз словно проходили сквозь пространство и время. Бюсты и портреты как будто переговаривались, продолжая дискуссии, так и не законченные при жизни. Ромула всегда восхищали романы и фантастические рассказы, где в баре за границей времени собираются мыслители разных эпох. Оказаться в таком месте было бы действительно интересно. Иногда, идя по галерее, он даже закрывал глаза на несколько секунд, предварительно убедившись, что никто не идет навстречу, и воображал, как портреты и бюсты двигаются. Что может случится, когда идешь по прямой даже с закрытыми глазами? Как оказалось - все что угодно.
Ромул не мог заметить стремянки, преградившей его привычный маршрут. Человек, стоящий наверху, также не обратил на него внимание, погруженный в дело, требующее высочайшей аккуратности, или просто в свои мысли. Ромул натолкнулся на стремянку. Обновление технического инвентаря никогда не входило в приоритеты учебного заведения. Некоторые швабры, могли быть были свидетельницами лондонских бомбардировок или даже застать королеву Викторию. Какие лекции по истории они могли бы прочесть... Стремянка, хоть и выглядела помоложе, оказалась хрупкой натурой, не готовой к такому грубому обращению.
Лестница сложилась и медленно завалилась на бок, ударившись об открытую дверь стеллажа. По полу разлетелись осколки стекла, некоторые кубки на полках закачались, а какие-то слетели вниз. Сверху на Ромула свалилось что-то тяжелое. Ноги подкосились и он осел на пол. Ощущение боли пришло не сразу, сначала пришло ощущение войны. Ромул никогда не занимался командным спортом и избегал драк, но чувство существования "своих" и "чужих", опасности, надвигающейся прямо на тебя, было более древним и не требовало специального обучения. Его охватил ужас, казалось, что на него нападают или он должен на кого-то нападать. Наверное, то же самое почувствовал Джон Толкин в окопах первой мировой, когда увидел, что все представления о человеческом достоинстве и добродетели разбиваются о простой факт: "Убивай или убьют тебя". Так звучит закон, который любая цивилизация может только прикрыть, но не перечеркнуть. Инстинкт сражаться, когда тебя приперают к стенке, всегда дремлет за чертой привычного представления о себе.
Ромул был готов защищаться, он чувствовал опасность, но не понимал откуда она. После резкого пробуждения думать ясно было невозможно, оставались только импульсы, которые потом было трудно понять и объяснить даже себе. Ромул в панике провел рукой по полу и нащупал какой-то продолговатый предмет. Он немедленно схватил его и выставил перед собой в протянутой руке, вглядываясь вперед пока еще невидящими глазами. Ладонь обожгло резкой болью. Он сжал осколок стекла, отлетевший от стеллажа, и тот глубоко врезался в руку, но отпустить его Ромул не мог. Казалось, что это его единственная и самая надежная защита. Ребенка можно не учить обращению с оружием, но если он найдет на земле палку, то сразу будет ей размахивать, подражая своим пещерным предкам. Может быть, мы учим детей убивать с детства, а может их и не надо этому учить. Достаточно просто напомнить, подтолкнуть, и природа возьмет свое.
Боль в руке прочищала сознание, и Ромул начал приходить в себя. Он ничего не видел, потому что глаза были залиты чем-то горячим и липким. Свободной рукой он провел по лицу, с удивлением обнаружив на ладони кровь. Голова и лоб болели. Люпус осмотрелся по сторонам, и картина, представшая перед ним, действительно пугала.
Что я наделал? - первое, что пришло ему в голову. Не было никакого сомнения, что это его вина. Это даже не обсуждалось. Кусок стекла выпал из руки и со звонам ударился о пол. В лунном свете на нем сверкала кровь.
Ничего не предвещало. Ничего вообще не должно было произойти. Серьезно. Себастьян старался предусмотреть все с максимальной точностью. Сегодня в университете не было ни единой студенческой души, а преподаватели до такой темени не засиживались. Сегодня не планировали менять окна, никаких ремонтных работ канализации, и Дженифер Лопес тоже сегодня не приезжала. Себастьян разве что только лунный календарь не просматривал. Тем сильнее его злило произошедшее.
Все случилось в самый неподходящий момент. Себастьян как раз отпускал один кусок веревки, чтобы перехватить стеклянную иву руками, как снизу раздался шум. Снейк голову готов был дать на отсечение – три секунды назад в коридоре никого не было – видимо, у таинственного персонажа был дар к бесшумной ходьбе. Или у Себастьяна случилось внезапное помутнение. Снейк, как водится, ставил на первое, но не исключал второе. Последние несколько месяцев у него было безостановочное помутнение.
Себастьян покачнулся, все еще надеясь выстоять. Это ощущение, когда стоишь на краю крыши, пытаясь носками зацепиться за парапет. Но носки скользят, черепица скользит, сбоку подвывает ветер и совершенно нет сил. Ни на что нет сил – уж тем более на то, чтобы удерживать в руках хрупкое произведение искусства. Лестница начала крениться вправо. Он замечал это скорее по привычке – когда работаешь с взрывчатыми веществами, невольно начинаешь следить за тем, чтобы железо не сталкивались с бертолетовой солью и фосфором на одном столе. Это была старая история – еще школьных лет. Тогда мальчишки из его школы любили подшучивать над преподавателем физики. Это был пожилой мужчина, прошедший войну и заработавший там паралич и частичную глухоту. К инвалидности прилагалась нелюбовь к зрительному контакту и невнятный бубнеж на уроках. Себастьян даже Лейбница любил больше – хотя тот бы зануднее некуда. Да и этому давно было пора на покой, но он все никак не уходил. Старшеклассники любили шутки. И, как у всех старшеклассников, шутки у них были не смешные. Они раскатывали блин фосфора, накидывали туда соли, сминали и бросали в огород старику. Взрыв получался эффектный, с дымовой завесой, но крайне неприятный. Физик выбегал с криками, потрясая кулаками и хватаясь за сердце каждый раз. Сам Снейк войну видел только по телевизору, но и думать не хотел о том, что напоминает ветерану эта бертолетова соль. Но мальчишки оказались глупы. У них что-то случилось. То ли соль насыпали неровно, то ли слишком много – кто их, неучей, разберет. Остатки руками остереглись разгребать – взяли валявшийся рядом железный гвоздь. Столп огня выжег парню роговицу. Больше дети к физику не ходили, а вот острый слух и любовь к химии Себастьяну оставили в нагрузку.
Снейк точно был уверен, что он не слышал причин падения. Может, эти причины заглушали внутренние крики, а может, тяжелое дыхание человека, опасающегося разбить ценный груз.
Это уже было неважно. Груз летел на каменный пол с совершенно нормальным ускорением в 9,8 метров за секунду в квадрате. Себастьян не придавал грузу ускорение, но это и не требовалось. Даже те недалекие старшеклассники могли бы посчитать, что такому легкому грузу достаточно пары мгновений, чтобы успеть приземлиться и разлететься миллионом осколков по каменному полу, оседая в первую очередь на руках неповоротливого неудачника. Себастьян успел только хмыкнуть перед собственным падением – мысли мелькают гораздо быстрей, чем летают стеклянные ивы.
Снейк падал назад и вправо. Лестница падала вперед и вправо. Хоть кто бы налево упал… Вспоминая школьные годы чудесные, все, что успел Себастьян – это сгруппироваться. Это был первый раз за долгие годы, когда он припоминал своего школьного знакомого с благодарностью – падать его научили на совесть.
Приземляясь на правый бок, Себастьян почувствовал под собой что-то мягкое в одно мгновение, а следующим шагом, на него уже сыпались потревоженные металлической конструкцией трофеи. Прикрывая голову руками от стекла, он слышал, как стукаются об пол деревянные чаши, жестяные подсвечники, кубки и книги. Как разбиваются фарфоровые статуэтки и стеклянные шары. Как впитывается в полы пиджака мутная жижа. Себастьян бы впечатлился тем, как много цепляет сознание, когда находится в панике, если бы мог впечатлиться. Пока его способностей хватало только на то, чтобы отстранено наблюдать за подходящим к концу дождем и предполагать, какой же идиот мог не заметить огромную стремянку прямо посреди освещенного коридора. То, что этот идиот больше не будет здесь работать – дело уже решенное, но стоило еще решить – подавать ли на него в суд за нанесенный ущерб, или стоит только пригрозить. Деньги Снейку были нужны как никогда, а суд – дело недешевое. Но наличным он обрадовался больше, чем извинениям. Хотя… у кого в их дыре есть деньги? Очень уместно к окну откатилась последняя монетка, и грохот затих. Только скрипели тросы на стремянке, раскачиваясь туда-сюда.
Себастьян осторожно отвел руки от головы и медленно сел. Правый бок он точно отбил, и он очень надеялся, что с ногу он не поломал – простой ушиб лечить проще и быстрее. Аккуратно выпрямив спину, он огляделся. Хаос вокруг поражал своим великолепием. Это смотрелось как Хиросима в мае.
- Что же. Университетский устав не для вас писан, - обратился он к сидящей рядом фигуре. – Ваше сегодняшнее выступление определенно поднимет ваш рейтинг среди безработных уже к завтрашнему утру.
Фигура была изгваздана в крови, смотрела на него огромными глазами и сжимала в руках кусок стела. Не самое приятное зрелище. Не самая гениальная стратегия злить человека с оружием. Себастьян вздохнул и напомнил себе, что его жена врач, а он сам – не подонок.
- Вы как? Чувствуете какие-то повреждения? Встать можете? Старайтесь не совершать резких движений – конструкция над нами определенно далека от устойчивости, - Себастьян пошевелил еще раз ногой и понял, что узнать, насколько она сломана можно будет только после того, как он сможет вытащить ее из-под упавшего поверх нее хлама. Отличная ночь ему предстоит.
Ромул никогда всерьез не изучал содержимое полок в Галерее и не подозревал, что на них хранится так много предметов. Сейчас он рассматривал их очень внимательно, провожая взглядом каждый атрибут университетской славы на его пути к бесславной гибели. Последним аккордом катастрофы стала монета, откатившаяся ему за спину. Орел или решка? - пронеслась в голове полубезумная мысль.
Наступившая тишина была недолгой, и на Ромула начали падать слова. Они доходили до сознания с некоторой задержкой, и между каждой фразой проходила вечность. С ним говорил мужчина, сидящий на полу и заваленный обломками трофеев. Он не кричал и не ругался, хотя имел на это полное право. Именно говорил. Смысл слов пока был не ясен, но Ромул знал, что через некоторое время он все поймет и это понимание ему не понравится. Такая отсрочка не приносила облегчения, она была похожа на затишье перед боем, которого нельзя избежать.
Еще не способный ясно понимать происходящее, Ромул просто рассматривал свою невольную жертву. Жертва – чудовищное, но верное слово. Мужчина мог быть ранен, но он точно не был мертв. А ведь он мог умереть. Вокруг столько стекла, неудачное приземление, пробитый висок и finita la commedia. Ромула передернуло от это мысли. Он всегда знал, что потенциально опасен для окружающих, но сейчас опасность стала реальной. Он мог стать убийцей и даже не заметить этого.
Мужчина несомненно был коллегой. Ромул много раз видел его в коридорах и на общеуниверситетских мероприятиях, но не смог бы назвать его фамилии или кафедры. Его специальность определенно не была гуманитарной. Представителей этого профиля Ромул знал поголовно.
- Ваше сегодняшнее выступление определенно поднимет ваш рейтинг среди безработных уже к завтрашнему утру.
Слова наконец начали обретать смысл. Ромул был бы рад просто уйти, ничего не объясняя, и никогда не возвращаться в университет. Может быть даже переехать в другой город или страну. Вот только он давно вышел из возраста, когда можно было, нашкодив, прибежать к матери в слезах, представив родителям разбираться с последствиями шалости. Взрослые люди несут ответственность за свои поступки, сознательные и бессознательные.
- Вы как? Чувствуете какие-то повреждения? Встать можете? Старайтесь не совершать резких движений – конструкция над нами определенно далека от устойчивости.
Вторая порция смысла настигла его уже быстрее. Если этот день мог стать хуже, то он стал таковым именно сейчас. Он почти убил не просто какого-то человека, а хорошего человека, который перед тем, как предложить ему идти куда подальше, поинтересовался, сможет ли Ромул это сделать.
Отложив тему увольнения на потом и оценив нависшую над ними в прямом смысле опасность, Ромул постарался осознать свое состояние и тут же пожалел об этом. Внимание, до этого направленное на внешние разрушения, переместилось на разрушения внутренние и захлебнулось в них. Голова болела и кружилось, шея горела как будто от ожога. Боль в руке терялась на общем фоне. Ромул постарался вытряхнуть из ворота рубашки осколки, как ему казалось, стекла. Прикосновение к ним обожгло руку. Раны стоило промыть, но в первую очередь надо было помочь коллеге выбраться из зоны катастрофы. Это меньшее, что он мог для него сделать.
Хорошо, что мужчина упал недалеко от него. Это избавляло от необходимости ползти по осколкам стекла. Ромул попробовал встать на колени, чтобы оказаться поближе к груде хламе, завалившей коллегу, и едва не упал. Он осторожно покачал головой в надежде, что этот жест будет воспринят как ответ на вопрос о его способности подняться. Он совершенно не мог гарантировать, что попытка встать не вызовет резких движений. Определенно вызовет. Он угробит коллегу и хорошо, если и себя заодно. Тогда грядущая конференция точно станет незабываемой.
- Попробую подняться… через пару минут. Что-то упало, по голове. Это стекло, оно должно обжигать?
Ромул сделал глубокий вдох, чтобы вспомнить, как строится человеческая речь. Удивительно, но это сработало.
- А вы как? Давайте помогу.
Ромул начал с максимальной осторожностью убирать навалившийся на ногу коллеги хлам, стараясь не совершать тех самых резких движений, но совершенно не заботясь об остроте и химическом составе вещей, которых он касался голыми руками. Если мысль о собственной безопасности и пришла ему в голову, то она затерялась в конце очереди других более актуальных и безумных соображений. Ромулу почему-то показалось важным не испачкать костюм коллеги кровью, чтобы не добавлять к его неприятностям еще и химчистку. Промокшие полы пиджака он просто не заметил. Стянув с шеи бежевый галстук, он наскоро обмотал им глубокий порез на руке. Галстук, пропитываясь кровью, постепенно становился красным.
- Извинения не помогут, но мне правда жаль. Я возьму ответственность… за это. Конечно.
Отредактировано Remus Lupin (2019-03-10 17:19:26)
Человек медленно завозился под обломками и остатками падающих сверху ценностей прошлых поколений.
- Попробую подняться… через пару минут. Что-то упало, по голове. Это стекло, оно должно обжигать?
Себастьян впал в ступор. Стекло? Какое стекло? Разве там было что-то стеклянное? С опозданием его озарило. Твою… теперь выражение про гром среди ясного неба перестало быть метафорическим. Этот мешок с гуманитарным набором вежливости вместо мозгов разбил иву. Иву, которую его выпускники кропотливо отливали целый семестр. Подбор состава стекла, невероятно сложная работа по вкраплению и гидролизу серебра – и все впустую. Все, только для того, чтобы этому слепому неуклюжему, с позволения сказать, учителю, рухнуло на голову много месяцев тяжелого труда. Себастьян начал медленно закипать.
- А вы как? Давайте помогу.
Он как? Как он? Этого человека нельзя выпускать из закрытого помещения с мягкими стенами! Как он, скажите пожалуйста! Каким нужно быть гением, чтобы спрашивать у человека, который только что рухнул с двух метров на пол, которого завалило всяким хламом и который разбил работу, за которую его курсу светил первый приз на конкурсе итоговых проектов. Как он? Лучше бы тебе не спрашивать, мастер формулировок.
Бешенство поступало все ближе, и Себастьян начал размеренно дышать, чтобы не начать орать на это подобие человеческой особи. Нет, вы только подумайте! Как можно было не заметить в освещенном коридоре стремянку? Насколько нужно было напиться, чтобы врезаться в нее в настолько широком пространстве? И за какие заслуги его только взяли в Хогвард? Не уборщиком же он здесь работал? Уборщики обычно носили форму, и уж точно знали, что галстуками перевязывать порезы не желательно. Снейк чувствовал, как напряжена каждая мышца, и что сейчас накопленная ярость просто выльется на этого гуманоида с опущенными, как у собаки ушами. Вы только подумайте! Он транслирует собственную вину за происходящее так громко, что Себастьян бы не удивился, если бы его услышали на другом конце солнечной системы. Если бы там было чем и кому слышать.
- Извинения не помогут, но мне правда жаль. Я возьму ответственность… за это. Конечно.
Себастьян не выдержал.
- Конечно же возьмете, - прошипел он. Нога дернулась, мышцу свело, и он закусил губу. Самому ему до завала не дотянуться, но логика с громким свистом вылетала в трубу, - еще как возьмете. Более того – вы придете и лично скажите, что именно вы натворили. Тем людям, которые убили почти полгода для того, чтобы сделать этот практически совершенный сплав стекла и серебра, который теперь покоится на вашей физиономии, - Себастьян сцепил зубы и прикрыл глаза. Успокойся, Снейк. Сейчас уже ничего не изменишь. Он глубоко вдохнул и выдохнул. – Завтра же и придете. А пока, помогите мне выбраться отсюда. Если вы не хотите щеголять со шрамами и ожогами по всему телу – вам нужно их обработать в ближайшее время. Нитрат серебра ядовит – так что поторапливайтесь, нам нужно в мою лабораторию.
Список жертв инцидента расширялся с невероятной скоростью. Кроме физического ущерба коллеге и материального университету к истории добавился ущерб моральный. Целый курс завтра будет в бешенстве и отчаянии из-за потери своего шедевра, который никто кроме них так и не успел увидеть. Ромул не сомневался, что работа была прекрасной.
Область деятельности коллеги определилась. Не удивительно, что Ромул не знал его имени. Естественники жили в своем отдельном мире, в котором похоже было принято по ночам разбирать верхние полки в Галерее. Мужчина точно не был профессором. Даже самый неуважающий себя профессор не станет возиться со стремянкой. Для этого у него есть пара-тройка соискателей докторской степени, к которым, по-видимому, и относился пострадавший. Значит, его замечание об увольнении не было серьезной угрозой. Порча имущества, особенно уничтожение курсовой работы - это существенная оплошность, но в таких делах вопрос так или иначе сводился к простому: «Кто чей друг»? Ромул был на хорошем счету, не блестящем, но положение его до этого дня было достаточно устойчивым. В каких отношениях был мужчина со свей кафедрой, определить сейчас было невозможно. Ночные работы могли быть как следствием пренебрежения, так и знаком особого доверия. Ромул понимал, что стоит ему предъявить справку о своем диагнозе, то ситуация станет прозрачней и обвинения не такими категоричными, но он этого не хотел. Ни за что и никогда. После этого он не смог бы работать здесь и вообще оставаться в академической среде. Куда бы он не поступил в будущем, он слышал бы за своей спиной: «Вот этот лунатик, который чуть не убил человека и разгромил половину университета. Запирайте его по ночам».
Завтра он не только примет на себя всю вину, но и подаст заявление на увольнение. Он вспомнил, чем его так заинтересовала откатившаяся монета. Сегодня утром он вертел в пальцах похожую монету и повторял про себя: «Орел – уходить, решка – оставаться». Он так и не решился подбросить её, судьба сделала все сама.
Ромулу нравилось преподавать, но способ обучения, к которому привыкли в уважающих себя заведениях, приводил его в отчаяние. К студентам философского его пока не пускали, и он вел только факультативные курсы, на которые могли записаться все желающие. В первом семестре к нему пришло всего несколько студентов, но к третьему циклу их число перевалило за десяток. Студентам нравилась его стремление к открытой дискуссии, а не к штудированию классиков. У старших коллег его попытки разнообразить программу вызывали в лучшем случае снисходительное сочувствие с похлопыванием по плечу и фразами: «Все мы были молодыми и мечтали изменить мир», «Вы еще поймете, что старые традиции – самые верные». Было понятно, что постепенно преподавательский состав обновится естественным образом и лет через 10 аналитический подход в философии победит, но Ромул понимал, что так долго просто не выдержит. Философией можно заниматься и вне университета, только специалистам естественных наук для занятия любимым делом необходимы материалы и лаборатории. И он был обязан сделать все, чтобы положение пострадавшего от его действий коллеги не пошатнулось, как сегодняшняя стремянка.
- Конечно, я все сделаю. Назовите имена, и я всех оповещу. Лично, письменно, как угодно.
Остатки завала Ромул разобрал быстро. Все, что могло разбиться, уже разбилось, и обломки катастрофы можно было просто сбросить на пол. Головокружение постепенно проходило, но жжение только усиливалось. Потенциальные шрамы сами по себе не пугали, но необходимость всю оставшуюся жизнь лгать о причине их появления жгла сильнее нитрата серебра. Лгать Ромул не любил и не умел.
Чтобы куда-то идти, нужно было встать. Ромул переместился ближе к стене, чтобы, вставая, случайно не задеть лестницу или шкаф. Это было верным решением. Острое головокружение не заставило себя ждать, но прошло достаточно быстро. Впрочем, отходить далеко от стены пока не хотелось. Коллеге тоже предстояло подняться, если он собирался идти в лабораторию, и Ромул протянул ему руку, надеясь, что сумеет сохранить равновесие.
- Спасибо. Никогда не стремился украшать себя шрамами. Вы сможете идти? Ничего не сломано?
На языке вертелся еще один вопрос. Как неопытный убийца, стремящийся узнать имя своей первой жертвы, чтобы упомянуть его в молебне, Ромул хотел узнать, какой именно проект погубил. Пусть никто его больше не увидит, но он будет его помнить. Студентов это, несомненно, не утешит, но в этой истории появится хоть один правильный поступок.
- Что это была за работа, которую… я уничтожил? Надеюсь, лично у вас не будет неприятностей из-за этого?
Смотреть в лицо коллеге было тяжело. В нем была сдерживаемая ярость. Было бы проще, если бы она выплеснулась наружу вся и сразу, а не вытекала по каплям. Мужчина продолжал демонстрировать чудеса самоконтроля. Ромул старался не отводить от него взгляд, но время от времени внимание соскальзывало. Так он заметил монету, откатившуюся к окну. На крупном металлическом диске раскинул крылья орел.
- Конечно, я все сделаю. Назовите имена, и я всех оповещу. Лично, письменно, как угодно.
Прелесть какая – оповестит он всех. А личные номера и адреса он не хочет получить? Еще чего. У Себастьяна было припасено гораздо более знаменательное событие – нет ничего хуже расстроенных и обозленных вчерашних подростков. Выпускники двадцати двух лет от роду, только-только выпорхнувшие из-под родительского крылышка именно такими и были. Каково это будет стоять перед огромной аудиторией, которая с большим удовольствием тебя съест? Посмотришь, молодой да ранний, как на тебя накинется стая шакалов. Вся научная коалиция была одной стаей шакалов – не было ничего милого и доброго в посиделках с кофе за вечерними новостями. Каждый хотел подгадить, каждый хотел отхватить, где лучше, каждый хотел выслужиться. Себастьян выслуживаться не умел, и поэтому все тумаки вечно доставались ему. А он только и мог, что кипеть от злости, которую некуда было выпустить. Сейчас его злость постепенно достигала апогея, и вся эта картина – осколки в коридоре, израненное лицо коллеги, тени на полу, мелкие останки серебра и общий вид побоища доставляли Себастьяну удовольствие. Потому как это крайне хорошо ложилось на его внутреннее состояние – буря в стакане, стыдливо прикрытая попыткой приличности. За фасадом прятался ад, смешанный из его вечных проблем со здоровьем сына, который сыном ему не был, проблемам с закрытыми дверями во многие научные собрания, проблемами с общением, проблемами со студентами, с конференцией, с трудами, с реагентами – проблемы росли, словно грибы после дождя, и края им не было. Себастьян до сих пор был очень удивлен, почему его жизнь не похожа на руины замка Иф и на чем он до сих пор держится. На чистом упрямстве? На совести? На стойкости? Снейк не мог ответить на этот вопрос – даже и пытаться не стал. Потому что он догадывался, что его ответ будет о том, что другого выхода нет. Если он хочет заниматься тем, чем он занимается – выхода нет. Нужно учиться выживать в этой стае по ее правилам.
Он ненавидел это.
Можно было уйти, конечно – но было очень сложно придумать причину. В любом месте будет то же самое. Те же проблемы. Другие люди, чуть другие стратегии, но никак не проблемы.
Не то, что бы он был обречен. Он просто был фаталистом. И так и не переставал быть.
А тем временем, пока Себастьян размышлял о тяжелой доле преподавателя и аспиранта, его коллега, которому недолго осталось, разгребал завалы. Нога Себастьяна увидела свет божий. Не то, чтобы она по этому поводу испытывала какие-то чувства. И вообще, это было довольно сомнительное допущение – о том, что нога вообще может испытывать какие-либо чувства. Тем не менее, нога была свободна и даже не сломана – всего лишь ушиб. С ушибами Снейк мог не то, чтобы спринт пробежать, но уж до лаборатории доковылять точно мог. Нога ныла. Себастьян тоже только что ныл, так что тут они с ногой были коллегами. Тот коллега, что его ногой не был открыл рот и протянул ему руку. Ох, лучше бы он этого не делал. Немного успокоившийся Снейп – современные методики длительных и занудных внутренних монологов немного притупляли его бешенство – опять завелся. Этот облезлый недочеловек, что, думает, что Снейк сам встать не может? Стоит, шатается, так нет же! С трудом подавив желание схватить недоумка за руку и дернуть его на себя – им же все же не по пять лет, Себастьян оттолкнул протянутую руку и демонстративно поднялся самостоятельно. Демонстративность и эпичность этого события немного испортил тот факт, что с первого раза ему встать не удалось – закружилась голова, а со второго он смог встать только с посильной помощью холодного паркета. Себастьян с силой оперся об пол, развернулся другим боком и прикрыл глаза, привыкая к тому, что мир ходит вокруг ходуном. В ушах звенело, и Снейк предполагал, что это совершенно неправильный звон. Он помнил такой только в моменты, когда Статуар с дружками – или отец – умудрялись попасть по голове. Характерный ультразвук, из-за сильного натяжения барабанной перепонки.
Снейк его ненавидел.
Делать было нечего. Себастьян встал на четвереньки и поднимался во весь рост совершенно не так грозно, как планировал. Но пользоваться чужой помощью он отказывался категорически. Теперь можно было и ответить. Говорить сидя, к тому же, снизу вверх – лучше дыба.
- Безусловно вы извинитесь. Извинитесь лично – и перед всем потоком. Завтра с утра у меня как раз письменный зачет, после которого все должны были идти на постерную сессию. Она должна была быть именно здесь. Мне будет очень любопытно посмотреть, что именно вы им скажете. И не только им, но и организаторам. Зрелище будет достойно зрителей. Впрочем, я не любитель массовых побоищ.
Снейк окинул взглядом пространство, и понял, что мир все еще не успокоился. Может быть, ему еще и сотрясенье обеспечено, что совершенно не вовремя. Он совсем не был уверен, что страховка все это покроит. И – хотя он говорил с достаточным апломбом, все его слова и гроша ломаного не стоили. Все обещания могли быть голословными, и держались на честном слове.
- Дойти до кабинета я всегда смогу, - иногда от этого может зависеть твоя жизнь. Мысль была старая, привычная, но совершенно не его. – А вот на счет последнего, - Себастьян вскинул голову и посмотрел на причину своих сегодняшних несчастий со всем возможным презрением. Благо, даже стараться сильно не понадобилось. Все произошло совершенно естественно. – Лично у меня, - он выделил это особенно, - никаких неприятностей не будет, совершенно точно. Ежели вы откажитесь от своих слов – за вас все сделают камеры наблюдения, - он резко, как привык, развернулся, и его тут же затошнило. Чертовы лестницы. Эффектного ухода тоже не вышло. Себастьян уже подумывал над тем, что следует забыть о безопасности этого неудачника, но совесть – да, у него и такое было – не давала ему и пикнуть. Порезы следовало обработать немедленно – ожоги от частиц серебра просто так не залечиваются.
- А сейчас Вам следует поторопиться. Мои студенты выдули эту иву с вкраплениями нитрата серебра. Он достаточно ядовит. Я не знаю, сколько вы весите, но для того, чтобы отравить собаку средних размеров достаточно двадцати миллиграмм. Если только у вас нет в генотипе родственником из кроличьей популяции с любовью к сырым овощам – то вы, может быть, и не умрете, но отравитесь точно. Так что возьмите ноги в руки и следуйте за мной. Только не растеряйте последние мозги по дороге.
Вы здесь » HP: AFTERLIFE » Афтерлайф: прошлое » Змеи и лестницы
