Вот опять на снегу тени от фонарей
Расстелила розовая звезда,
И я опять не могу догнать кареты твоей,
Лишь иду, как собака по следам
Олег Медведев

Жизнь состоит из череды событий, запланированных и не очень. Из множества множеств чужих историй, элементами паззла составляющих твою. Из выборов, которые ты делаешь каждый день, начиная с того, какой кофе купить автомате на углу и заканчивая тем, снять ли пистолет с предохранителя до того, как входишь в комнату, где скрывается гипотетический преступник.
Жизнь похожа на безграничный, необъятный хаос, на чертову паутину дорог, тропинок и трасс в темноте, в которой никогда не знаешь, где именно завязнешь. И не окажется ли широкая автострада смертельно опасной, в то время как узкая тропинка, едва видная в лесу – самым лучшим путем в жизни.
В месиве вариантов, в какофонии бесконечных «жду отчет завтра до одиннадцати» и «лучше взять булочку с кремом или с корицей?» всегда хочется иметь что-то постоянное, вечное, незыблемое. Что-то, к чему можно будет возвращаться.
Кого-то.

Для Альфреда этим кем-то был Адель.
Адель, которая не умела готовить. Адель, которая любила лошадей больше, чем всех двуногих в округе. Адель, которая вечно меняла прически и цвет волос, макияж и лак для ногтей. Непостоянная, как ветер, Адель была для Фрэда мостом над пропастью, домом, символом спокойной, мирной, тихой жизни.
Был ли он тем же для нее?
Нет.

Фрэд не помнил точно, что именно Адель сказала тогда. Слова смешивались в голове, превращаясь в белый шум. Слова вообще не имели значения, важно было только то, что за ними следует.
За словами шли действия.
За «я люблю другого человека» следовал хлопок дверью.
Адель ушла, и не было такой силы на свете, которая могла бы ее удержать.
Фрэд не помнил точно, что именно Адель сказала. Помнил только имя, которое она назвала.
Ригель Элекстрано.

Когда под ногами рушится пол и сама земная твердь, когда мост над огромной пропастью под названием жизнь перестает быть, что ты можешь с этим сделать, кроме как кричать от ужаса?
Что ты можешь сделать, кроме как резать себя, пить и страдать, Альфред Лоухилл?
Не думаешь же ты на самом деле, что это хоть что-нибудь изменит?
Конечно нет.

Лилит Снейк посоветовала ему сходить к психиатру и это, наверное, действительно было хорошим решением. Было бы хорошим, если бы Фрэдди мог хотя бы представить, как вообще можно рассказать другому человеку о том, что творится у него внутри. Как рассказать о том, что хочется вырезать сердце из груди день за днем, только бы перестать чувствовать. Только бы перестать думать о том, как много он потерял.
Только бы перестать думать о том, как сильно он виноват.
Иногда Фрэдди думал о женщине по имени Ригель, представлял ее себе. Какой он должна была быть, чтобы Адель полюбила ее? Какой она должна была быть, чтобы стать для Адель всем?
Какой она должна была быть, что оказаться лучше, чем он?
Иногда женщину по имени Ригель хотелось убить.
Иногда - хотелось вложить ей в ладони нож, чтобы она убила его.
Прямо в сердце – так будет проще всего.
Чувство вины грызло изнутри, и внутри не оставалось ничего, кроме потери и боли. Говорят, хорошие воспоминания ранят сильнее, чем плохие, но на деле ранили все, без исключения. И ранило всё, даже воздух в легких.
Хотелось перестать быть.

А потом, громом среди ясного неба, все изменилось.
Он порезался о край визитки, и бумага окрасилась красным, как будто была помечена его кровью. Благословлена или прокята. Фрэду было все равно. Он смотрел на имя на визитке, и не мог отвести глаз, не мог перестать смотреть, пока красное впитывалось в бумагу, чуть размывая буквы.
Ригель Элекстрано.
Женщина, которая сломала его жизнь.
Женщина, которая украла все, что у него было.
Женщина, которая…
Фрэдди не знал, что на самом деле он собирается делать, когда записался на прием под вымышленным именем: Альфред Уайлд.

Интересно, они живут вместе?
Интересно, как там Адель?
Как вообще так получилось, что Адель?
Что такого в этой Ригель, что?..

Альфред сделал над собой усилие, не стал пить, сменил все еще кровящие повязки под рубашкой, чтобы Ригель не учуяла запах крови. Как будто она была охотником, а он – раненым зверем.
Туалетная вода пахла морем, галстук ощущался удавкой. И то, и другое подарила когда-то Адель. Большую часть его вещей когда-то купила она. У нее был вкус на вещи, запахи, одежду и предметы интерьера. На лошадей и мужчин.
И, видимо, на женщин тоже.
Альфред не собирался закатывать Ригель Элекстрано скандал. По крайней мере, не прямо с порога.
Для начала – ему просто хотелось на нее посмотреть.

Когда пальцы холодные, движения злые, быстрые,
Когда от взгляда словно мороз по коже,
Каждое слово становится выстрелом,
И ни ответить, ни даже выстоять
Невозможно.
Rowana

Что чувствуешь, когда готовишься убить кого-то? Или спрыгнуть с крыши? Или когда собираешься совершить самую большую ошибку в своей жизни?
Ожидание наползает второй кожей, напряженно-скользкой. Давит на плечи, стучит в висках. Охватывает руки паутиной тремора: от кончиков пальцев к фалангам, потом к ладоням и, наконец, к запястьям. Во рту сухо и хочется сглотнуть или курить, и еще сплюнуть, но все никак не собрать достаточно слюны. Время как будто расползается под кожей, где-то между костями и нервами, так, что задевает и те и другие, и ощущение это невыносимо. Бросает то в жар, то в холод, и резкий переход между этими состояниями неприятен до дрожи: хочется содрать с шеи удавку галстука, стащить с плеч рубашку и одновременно – закутаться в плед, чтобы хоть немного согреться.
Ты уже занес ногу над пропастью. Что ты чувствуешь, Альфред Лоухилл? О чем ты думаешь?
Интересно, у нее есть полномочия выписать мне антидепрессанты?

- Здравствуйте, мистер Уайлд. Вас ждут. Хотите оставить пальто?
Администратор была миловидна и слишком суетлива. Альфред автоматически прочитал имя, написанное на криво приколотом бейдже у нее на груди. «Джуди».
- Нет, не хочу.
Вдруг я задушу ее голыми руками, и придется убегать? В пальто это делать удобнее. Теплее.
Не пори чушь. Голыми руками ты умеешь только открывать бутылки.
- Я предупрежу миссис Элекстрано, – спохватилась администратор.
- Конечно, Джуди, предупредите.
Тянущее ощущение под кожей проходило, растворяясь в спокойствии неизбежности. Он уже на пороге, он пришел только на нее посмотреть. Ничего непоправимого не случится.
Все непоправимое уже случилось, Альфред Лоухилл. Абсолютно все.

- Проходите, – пригласила Джуди.
Альфред кивнул и шагнул в распахнутую дверь кабинета.
- Добрый день. Прошу, проходите и присаживайтесь. Итак, меня зовут Ригель. Как я могу к вам обращаться?
Дверь скрипнула за спиной, закрываясь, как будто была дверцей мышеловки. Звуки центра отступили, отрезанные ею, и тишина расползлась по кабинету вслед за словами.
Фред медленно, как будто его глаза были камерой, записывающей все, что видят, обвел взглядом кабинет, умышленно не глядя на его владелицу. Кресла, даже с виду удобные, низкий журнальный столик, притаившиеся в углу шкафы и широкий стол. Кружка на краю стола.
Кружка.
«This is how my heart beats», и кардиограмма в виде головы лошади.
Сердце только одного человека в мире могло биться в таком ритме.
Он знал этого человека.
Любил его всей душой.
Этого человека он потерял.

- Если у меня будет подпись с лошадью, это будет совсем… ну… глупо? – Адель задумчиво водит пальцем по столу, рисуя на поверхности невидимые узоры.
На столе между ней и Альфредом - несколько бумажных листов, исписанных завитушками и хаотичными росписями. Они вот-вот поженятся, и Адель тренируется писать свою новую фамилию. Лоухилл. Отныне и навсегда – Лоухилл.
Пока получается так себе.
- С лошадью, это как? Вот так? – Фрэдди фыркает, отбирает у будущей жены ручку и размашисто расписывается на листке, пририсовывая на самом краю росписи лошадиный хвост.
Адель смеется и пытается отобрать свою ручку обратно. Конечно же, ей приходится его поцеловать – это безотказный прием.
- Нет, – говорит она и наклоняется над столом, прикрывая одной рукой надпись, которую выводит.
Альфред терпеливо ждет, пока Адель закончит и даст ему посмотреть.
- Вот так, – говорит она, наконец.
На листе – тщательно выведенный профиль лошади в середине фамилии Лоухилл.

Альфред пошатнулся, изо всех сил стараясь перестать помнить. Помнить все то, что было, и чего больше нет. Помнить время, когда он был счастлив.
- Фрэдди, – озвучил он вслух, заставляя себя стоять ровно.
И посмотрел, наконец, в глаза женщины по имени Ригель.
- Лоухилл.

Отредактировано Frank Longbottom (2018-02-10 17:43:14)

Что было счастьем, теперь неподъёмный крест мой,
Что было чувством — рёбра ломает палицей.

Как реагирует организм на неожиданный стресс? А на ожидаемый?
Выброс адреналина в кровь и вот у тебя уже болит голова. А те зоны головного мозга, которые отвечают за анализ, планирование и критическое мышление, отказываются работать. А еще звон в ушах и проблемы со слухом, которые появляются из-за обострения чувствительной аудиальной системы. При стрессовом состоянии не заживают даже легкие царапины и синяки.
Как отреагирует твой организм, когда ты шагаешь стрессу прямо в руки?
Как ты отреагируешь, Альфред Лоухилл?

— Прошу вас, — повторила женщина.
Ригель. Ее зовут Ригель.
Интересно, как называет ее Адель?
«Ригель»? «Моя дорогая»?
В висках застучали молоточки, едва заметно, но уже неумолимо. Боль расползалась от свежих повязок, как будто у него снова открывались раны. За шумом в ушах Лоухилл едва слышал, что говорит Ригель.
— Итак, чувствуйте себя свободно в том, чтобы рассказать, что вас сюда привело. Центр не предоставляет данные о своих клиентах третьим лицам. Все, о чем мы здесь будем говорить, останется между вами и мной, — голос у миссис Элекстрано  был спокойный, ровный. Наверняка она проговаривала это не раз совершенно разным пациентам.
Интересно, среди них были буйные?
Фрэд пошатнулся, неловко шагнул к Ригель, еще не уверенный до конца, что хочет сделать. Встряхнуть ее за плечи? Ударить? Разбить эту чертову кружку на краю ее стола?
Она не знала его и это значило — Адель не рассказывала ей ничего. Или рассказывала, но эта женщина, Ригель, не считала нужным запомнить?
Или Адель не посчитала нужным рассказать?
Или?..
И в самом деле — зачем рассказывать? Она всего лишь прожила с тобой — сколько — десять лет? Такая мелочь.
Лоухилл сделал еще один медленный, неловкий шаг к Ригель. Неловко протянул к ней руку, но уже не выглядело как попытка схватить ее — в его руках не было силы, чтобы хватать что бы то ни было. Стук в висках нарастал, перед глазами поплыла вдруг комковатая темнота.
— Меня привела сюда моя жена... — выговорил Фрэд хрипло и сорвано, потому что голосовые связки отказывались слушаться.
Он зажмурился на короткое мгновение, чтобы разогнать темноту, и посмотрел женщине по имени Ригель в лицо.
Она была красивой — если не думать о том, что она теперь с Адель, что они теперь с Адель — она была очень красивой. Ее красота была броской, злой, надломанной, и от того казалось какой-то слишком настоящей. В ее глазах мерцали звезды, завитки волос казались ожившими змеями, в красиво очерченных губах скрывалось что-то неузнанное — невысказанная улыбка или невысказанная горечь?
Ригель напоминала колдунью из какой-нибудь сказки.
...злую волшебницу, которая украла твою любимую...
— Почему ты? — выдохнул Лоухилл.
Галстук ощущался удавкой и все настойчивей сгущалась темнота на периферии зрения. Альфред потянул узел галстука вниз, сделал еще шаг и ноги стали ватными. Он рухнул на колени, распластался на полу, упираясь локтями — полы пальто разметались поломанными птичьими крыльями.
Он хотел ненавидеть Ригель, он изо всех сил мечтал почувствовать эту ненависть, но вместо ненависти по венам растекался ужас. Ужас сковывал грудную клетку, сводил судорогой руки, ужас растекался кровью под бинтами, болью охватывал виски.
Она или ничего не знала, или слишком хорошо притворялась, что не знает.
Психологи ведь хорошо притворяются, правда? Правда же?
Она ничего не знает.
И если она ничего не знает, значит, нет никакой злой ведьмы. Чудовище не околдовало твою возлюбленную. И значит, единственный человек, который виноват в твоей боли… единственный человек, который виноват в том, что происходит с тобой сейчас...
Нет!
Лоухилл врезался лбом в пол и темнота перед глазами окрасилась в красный.
— Что в тебе такого?.. — сдавленно выговорил Фрэд.
Рыдания застревали где-то в горле горстью стеклянных осколков, резали гортань, не врываясь наружу, и черным камнем собиралась в груди невыплаканная боль.
— Что в тебе такого, что она ушла к тебе?.. — он силился встать и не мог, силился поднять голову — и не мог даже этого.
От невыплаканных слез резало совершенно сухие глаза.
— Что в тебе такого, что она ушла от меня к тебе?..
Ему хотелось умереть прямо сейчас — но он все еще был жив. Все еще лежал на полу в чужом кабинете, разломанной горой тряпья, костей, мяса и крови, бессмысленной, исковерканной и жалкой. Все еще дышал, все еще занимал место в пространстве,все еще был.
И только вело и вело судорогой царапающие пол руки.

Отредактировано Frank Longbottom (2019-01-21 21:27:26)

"Ненависти нет в списке грехов"

Когда мир переворачивается с ног на голову — что ты чувствуешь? Что вообще можно почувствовать в это мгновение, кроме ужаса?
Когда перед глазами остается только темнота и в этой темноте звучит голос — что ты ожидаешь услышать? Что кроме ...круциатус... проклятий и слов ненависти? Что кроме ...круциатус... боли вслед за болью вслед за болью? Что, если в этой темноте звучат другие слова ...сказанные тем же голосом...
Что, если вместо выкашивающей сознание, выламывающей тело боли в твои плечи вцепляются руки — чтобы удержать тебя, а не чтобы сломать.
Что ты чувствуешь, когда весь твой перекореженный мир вдруг перестает быть твоим врагом?

— Фредди? Фредди? Вы слышите мой голос? — донеслось сквозь темноту.
Он не мог ей ответить. Он едва ли понимал, о чем именно ее говорит, но ее голоса было достаточно, чтобы оставаться в сознании. На самой его грани.
У Ригель оказались сильные руки — или он просто слишком отвык от того, какими сильными могут быть женщины. Какими вообще могут быть женщины.
Она потянула Лоухилла на себя, чтобы немного завалить на бок, резко встряхнула раз, потом другой. Фрэдди был уверен, что это не поможет, что ничего уже не поможет, но судорога вдруг прошла, тело расслабилось, как будто было только оболочкой, набитой ватой, и только мышцы мелко подрагивали от остаточного напряжения.

Ее духи пахли головокружительно. Лоухиллу показалось, воспоминанием, горячечным бредом, что он уже слышал этот запах. Пьянящий, чуть болезненный, в другом месте, в другое время, как будто бы в другой жизни.
Он однозначно не знал женщину по имени Ригель Элекстрано, но удивительно помнил ее. Как будто встречался с ней где-то в  другой жизни, или во сне, или в жизни, которая оказалась сном…
Говорят, у человека есть как минимум одно полностью выдуманное воспоминание: просто особенность работы мозга, никакой магии.
Была ли Ригель этим выдуманным воспоминанием? И если да — то что из этого?

Его голова теперь покоилась на ее коленях, ее руки удерживали ее за плечи и Лоухилл чувствовал себя полым, пустым, как воздушный шарик, из которого медленно выходит воздух.
Он слышал разговор Ригель со своей ассистенткой и понимал, что самое разумное, что могут сделать две женщины с буйнопомешанным мужчиной — отправить его в клинику. Ему нельзя было в клинику, ни в коем случае нельзя было в клинику. Если его упекут в клинику — он никогда не вернется на работу, никогда не сумеет по кирпичикам сложить свою жизнь заново, никогда не…
Все эти мысли проносились в голове тошнотворным водоворотом, в котором никак не получалось выловить ответ на вопрос, а зачем ему вообще нужно возвращаться на работу и выстраивать свою жизнь? Наверное, за тем же, зачем не выходило умереть.
Если уж ты каждое утро открываешь глаза, а режешься так, чтобы гарантированно не истечь кровью, наверное, в этом есть какой-то тайный смысл, как думаешь?
Наверняка. Огромный тайный смысл. Трусость, называется.
И жажда страданий.

Брызги холодной воды пощекотали лицо и стало легче дышать.
— Фрэдди, — позвала Ригель. Ее голос звучал как будто издалека, из прошлого, с каждым словом становясь все громче и ощутимее. Все более настоящим. — Это вода. Фрэдди, вы меня понимаете?
Ее ледяная ладонь легла на лоб и Лоухилл заставил себя открыть глаза, сфокусировал взгляд на лице Ригель.
— Я понимаю вас, — медленно и раздельно проговорил Фрэд, прислушиваясь к тому, как неловко ворочается язык во рту. — Я прошу вас, не нужно скорую. Я не буду утверждать, что я в порядке: я не в порядке. Но все равно — умоляю вас, не вызывайте скорую. Если хотите, я просто уйду, я заплачу за прием, я...
Ее колени под затылком казались мягкими, а рука на лбу все еще ощущалась ледяной. Фрэд зажмурился и под веками собралась, наконец, влага.
— Мне нужна помощь, но скорая мне не поможет. Я прошу вас, Ригель, поговорите со мной.
Из всех психологов выбрать именно эту! Ниже просто некуда падать.
Ох, Альфред Лоухилл, всегда есть куда падать ниже. Например, прямо сейчас ты можешь начать рыдать.
Фрэд криво усмехнулся, поморгал, прогоняя слезы. Проговорил медленно и осторожно, не решаясь коснуться Ригель:
— Простите меня. Я не в себе. Был. И есть.